КЭТ. Вряд ли оплата вознаграждает вас за труды.
МИСС ЛА-КРИВИ. Не вознаграждает, сущая правда. Да к тому же люди так привередливы и неразумны, что в девяти случаях из десяти нет никакого удовольствия их писать. Иной раз они говорят: «Ох, каким вы меня сделали серьезным, мисс Ла-Криви!», а другой раз: «Ах, какой я вышел смешливый!» – когда самая суть хорошего портрета в том, что он должен быть либо серьезным, либо смешливым, иначе это будет вовсе не портрет.
КЭТ (смеясь). Вот как?
За ширмой, стоявшей между нею и дверью, послышался шорох, и кто-то постучал в деревянную обшивку.
МИСС ЛА-КРИВИ. Кто там? Войдите!
РАЛЬФ (войдя). Приветствую вас, леди. Вы так громко беседовали, что я не мог достучаться.
Обе они почувствовали уверенность, что если не весь их недавний разговор, то часть его была подслушана.
РАЛЬФ. Я зашёл сюда по дороге наверх, почти не сомневаясь, что застану вас здесь. (Бросая презрительный взгляд на портрет.) Это портрет моей племянницы, сударыня?
МИСС ЛА-КРИВИ. Да, мистер Никльби, и, говоря между нами и в четырёх стенах, портрет выйдет премиленький, хотя это и говорю я, его написавшая!
РАЛЬФ. Не трудитесь показывать мне его, сударыня! Я в портретах ничего не смыслю. Он почти закончен?
МИСС ЛА-КРИВИ. Да, пожалуй. (Держа конец кисти во рту.) Ещё два сеанса, и…
РАЛЬФ. Пусть они состоятся немедленно, сударыня, послезавтра ей некогда будет заниматься пустяками. Работа, сударыня, работа, все мы должны работать! Вы уже сдали вашу квартиру, сударыня?
МИСС ЛА-КРИВИ. Я ещё не вывесила объявления, сэр.
РАЛЬФ. Вывесьте его немедленно, сударыня. На будущей неделе комнаты им не понадобятся, а если и понадобятся, им нечем будет за них платить. А теперь, моя милая, если вы готовы, не будем больше терять время.
Мистер Ральф Никльби жестом предложил молодой леди идти вперёд и, важно поклонившись мисс Ла-Криви, закрыл дверь и поднялся наверх, где миссис Никльби приняла его со всевозможными знаками внимания.
РАЛЬФ (с притворной ласковостью). Я нашёл место для вашей дочери, сударыня.
МИССИС НИКЛЬБИ. Что ж! Должна сказать, что меньшего я от вас и не ждала…
РАЛЬФ. Дайте мне договорить, сударыня, прошу вас. Отсутствие деловых навыков в этом семействе приводит, по-видимому, к слишком большой трате слов, прежде чем дойдут до дела, если о нём вообще когда-нибудь думают.
МИССИС НИКЛЬБИ. Боюсь, что это действительно так. Ваш бедный брат…
РАЛЬФ. Мой бедный брат, сударыня, понятия не имел о том, что такое дело. Он был незнаком, я твёрдо верю, с самым значением этого слова.
МИССИС НИКЛЬБИ. Боюсь, что да. (Поднося платок к глазам.) Не будь меня, не знаю, что бы с ним сталось.
РАЛЬФ. Сетовать бесполезно, сударыня. Из всех бесплодных занятий плакать о вчерашнем дне – самое бесплодное.
МИССИС НИКЛЬБИ. Это верно. Это верно.
РАЛЬФ. Место, которое я постарался ей обеспечить, сударыня, это… короче – это место у модистки и портнихи.
МИССИС НИКЛЬБИ. У модистки?!
РАЛЬФ. У модистки и портнихи, сударыня! Мне незачем напоминать вам, сударыня, что в Лондоне модистки, столь хорошо знакомые с требованиями повседневной жизни, зарабатывают большие деньги, имеют свой выезд и становятся особами очень богатыми.
МИССИС НИКЛЬБИ (кивнув головой). Весьма справедливо! Кэт, дорогая моя, то, что говорит твой дядя, весьма справедливо. Когда твой бедный папа и я приехали после свадьбы в город, я, знаешь ли, припоминаю, что одна молодая леди доставила мне на дом капор из соломки с белой и зелёной отделкой и на зелёной персидской подкладке, подъехав к двери галопом в собственном экипаже. Правда, я не совсем уверена, собственный это был экипаж или наёмный, но я очень хорошо помню, что, поворачивая назад, лошадь пала, а бедный папа сказал, что она недели две не получала овса.
РАЛЬФ. Эту леди зовут Манталини, мадам Манталини. Я её знаю. Она живёт около Кэвендит-сквера. Если ваша дочь согласна занять это место, я немедленно отведу её туда.
МИССИС НИКЛЬБИ. Разве тебе нечего сказать твоему дяде, милочка?
КЭТ. Очень много, но не сейчас. Я бы хотела поговорить с ним, когда мы будем одни.
С этими словами Кэт поспешила выйти, чтобы скрыть следы волнения, вызвавшего у неё слезы.
Сцена шестая
Мисс Фанни Сквирс и Тильда – обе разряжены, во всём параде, в длинных перчатках, совсем готовые к приёму гостей.
ФАННИ. Тильда, где же Джон?
ТИЛЬДА. Он пошёл домой переодеться. Будет здесь к чаю.
ФАННИ. Я вся трепещу.
ТИЛЬДА. Ах, я понимаю!
ФАННИ. Знаешь, Тильда, я к этому не привикла. (Прикладывая руку к поясу с левой стороны.)
ТИЛЬДА. Ты скоро с этим справишься, дорогая.
Голодная служанка подала чайный прибор, а вскоре после этого кто-то постучал в дверь.
ФАННИ. Это он! О Тильда!
ТИЛЬДА. Тише! Гм! Скажи: «Войдите».
ФАННИ (пролепетала). Войдите.
НИКОЛАС (войдя). Добрый вечер. Я узнал от мистера Сквирса, что…
ФАННИ. О да! Совершенно верно! Отец не будет пить чай с нами. (С лукавством.) Но вы, я думаю, ничего не имеете против его отсутствия.
Николас невольно вздохнул.
ТИЛЬДА. Если причина вашей грусти – моё присутствие, не обращайте на меня ни малейшего внимания, потому что и мне не легче, чем вам. Можете держать себя точь-в-точь так, как если бы меня здесь не было.
ФАННИ. Тильда, мне стыдно за тебя.
Обе подруги принялись хихикать на все лады и время от времени поглядывали поверх носовых платков на Николаса, который от неподдельного изумления постепенно перешёл к неудержимому смеху. А в это время явился Джон Брауди, с волосами, ещё совсем влажными от недавнего мытья, и в чистой рубашке.
ТИЛЬДА. Ну, Джон.
ДЖОН. (ухмыляясь). Ну!
ФАННИ. Простите. (Спеша познакомить гостей.) Мистер Никльби – мистер Джон Брауди.
ДЖОН. Ваш покорный слуга, сэр.
НИКОЛАС. К вашим услугам, сэр. (Энергически опустошая тарелки с бутербродами.)
ДЖОН. (ухмыльнулся и приступил к еде). Старуха уехала? (Мисс Сквирс кивнула головой.) Экий вы, вероятно, вам не каждый вечер приходится есть хлеб с маслом!
Николас прикусил губу и покраснел, но притворился, будто не слышит этого замечания.
ДЖОН. Ей-богу, не очень-то дают им жрать! Если вы здесь подольше поживёте, от вас останутся кожа да кости. (Хохоча во всё горло.) Хо-хо-хо!
НИКОЛАС (презрительно). Вы шутник, сэр!
ДЖОН. Да ну? А вот от прежнего учителя остались кожа да кости, потому что он был учёный.
НИКОЛАС. Не знаю, хватит ли у вас ума, мистер Брауди, понять, что ваши слова оскорбительны, но если хватит, то будьте так добры…
ТИЛЬДА. Если вы скажете ещё хоть слово, Джон, ещё хоть полсловечка, то я вас никогда не прощу и разговаривать с вами не буду!
ДЖОН. Ну, ладно, моя девочка, что мне за дело! (Влепив звонкий поцелуй мисс Матильде.) Пусть всё идет по-прежнему, пусть всё идёт по-прежнему!
Николас и Джон Брауди очень торжественно подали друг другу руку через стол, и столь внушительной была эта церемония, что мисс Сквирс взволновалась и пролила слёзы.
ТИЛЬДА. Что с тобой, Фанни?
ФАННИ. Ничего, Тильда.
ТИЛЬДА. Ведь никакой опасности не было. Не правда ли, мистер Никльби?
НИКОЛАС. Решительно никакой! Чепуха!
ТИЛЬДА. Очень хорошо! Скажите ей что-нибудь ласковое, и она скоро придёт в себя. Послушайте, не выйти ли нам с Джоном на кухню, а потом мы вернёмся?
НИКОЛАС. Ни за что на свете! Чего ради вам это делать?
ТИЛЬДА. Эх! Хороший же вы кавалер.
НИКОЛАС. Что вы хотите этим сказать? Я совсем не кавалер – во всяком случае, не здесь. Ничего не понимаю.
ТИЛЬДА. Да и я ничего не понимаю! Но мужчины – изменники, всегда такими были и всегда такими будут – вот это мне очень легко понять!
НИКОЛАС. Изменники! Да что у вас на уме? Уж не хотите ли вы сказать, что вы думаете…
ТИЛЬДА. Ах, нет, я ровно ничего не думаю! Вы поглядите на неё: как разодета и какой прелестный у неё вид, право же, почти красавица. Мне стыдно за вас!
НИКОЛАС. Милая моя, какое мне дело до того, что она разодета и что у неё прелестный вид?