МИССИС НИКЛЬБИ. Но он не магистр искусств.
РАЛЬФ. Я думаю, это можно уладить.
КЭТ. Но жалованье такое маленькое, и, это так далеко отсюда, дядя.
МИССИС НИКЛЬБИ. Тише, Кэт, дорогая моя. Твой дядя лучше знает, что делать.
РАЛЬФ. Я повторяю, пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена! Если ему это не по вкусу, пусть он сам себе её делает. Не имея ни друзей, ни денег, ни рекомендаций, ни малейшего понятия о каких бы то ни было делах, пусть он получит порядочное место в Лондоне, чтобы заработать себе хотя бы на башмаки, и я ему дам тысячу фунтов. Во всяком случае, я бы её дал, если бы она у меня была.
КЭТ. Ах, дядя, неужели мы должны так скоро разлучиться?
НИКОЛАС. Боль разлуки ничто по сравнению с радостью свидания. Кэт вырастет красавицей. Как я буду гордиться, слыша это, и как счастлива будет моя мать, снова соединившись с нами, и эти печальные времена будут забыты, и… (Потрясенный, слабо улыбнулся и зарыдал.)
Сцена третья
СКВИРС (владелец школы). Вам холодно, Никльби?
НИКОЛАС. Признаюсь, довольно холодно, сэр.
СКВИРС. Что ж, я не спорю. Путешествие длинное для такой погоды.
НИКОЛАС. Это и есть Дотбойс-Холла, сэр?
СКВИРС. Здесь вам незачем называть его холлом. Дело в том, что это не холл.
НИКОЛАС. Вот как!
СКВИРС. Да. Там, в Лондоне, мы его называем холлом, потому что так лучше звучит, но в здешних краях его под этим названием не знают. Холл – помещичий дом. Человек может, если пожелает, назвать свой дом даже островом. Полагаю, это не запрещено никаким парламентским актом?
НИКОЛАС. Полагаю, что так, сэр!
Николас окинул взглядом мрачный дом, и тёмные окна, и пустынную местность вокруг, погребённую в снегу.
СКВИРС. Это ты, Смайк?
СМАЙК (высокий тощий мальчик с фонарем в руке). Да, сэр.
СКВИРС. Так почему же, чёрт подери, ты не вышел раньше?
СМАЙК. Простите, сэр, я заснул у огня.
СКВИРС. У огня? У какого огня? Где развели огонь?
СМАЙК. Только в кухне, сэр. Хозяйка сказала, что я могу побыть в тепле, раз мне нельзя ложиться спать.
СКВИРС. Твоя хазяйка – дура! Готов поручиться, что тебе, чёрт подери, меньше хотелось бы спать на холоду.
Николас вздохнул и поспешил войти в маленькую гостиную с жалкой обстановкой, состоявшей из нескольких стульев, жёлтой географической карты на стене и двух столов. В комнату ворвалась особа женского пола и, обхватив мистера Сквирса за шею, влепила ему два звонких поцелуя.
МИССИС СКВИРС (рослая, костлявая и очень хриплым голосом.) Ну, как, Сквирс?
СКВИРС. Прекрасно, моя милочка. А как коровы?
МИССИС СКВИРС. Все до единой здоровы.
СКВИРС. А свиньи?
МИССИС СКВИРС. Не хуже, чем когда ты уехал.
СКВИРС. Вот, это отрадно! И мальчишки, полагаю, тоже в порядке?
МИССИС СКВИРС. Здоровехоньки! У Питчера была лихорадка.
СКВИРС. Да что ты! Чёрт побери этого мальчишку! Всегда с ним что-нибудь случается.
МИССИС СКВИРС. Я убеждена, что второго такого мальчишки никогда не бывало на свете. И чем бы он ни болел, это всегда заразительно. По-моему, это упрямство, и никто меня не разубедит. Я это из него выколочу, я тебе говорила ещё полгода назад.
СКВИРС. Говорила, милочка. Попробуем что-нибудь сделать.
Николас неуклюже стоял посреди комнаты, хорошенько не зная, следует ли ему выйти в коридор, или остаться здесь.
СКВИРС. Это новый молодой человек, дорогая моя.
МИССИС СКВИРС. О! (Холодно разглядывая его с головы до пят.) Сегодня вечером он поужинает с нами, а утром пойдёт к мальчишкам.
СКВИРС. Ты можешь принести ему сюда соломенный тюфяк на ночь?
МИССИС СКВИРС. Уж придётся что-нибудь придумать. Полагаю, сэр, вам всё равно, на чём вы будете спать?
НИКОЛАС. Да, конечно. Я не привередлив.
МИССИС СКВИРС. Вот это счастье!
Молоденькая служанка принесла йоркширский пирог и кусок холодной говядины, каковые были поданы на стол, а мальчик Смайк появился с кувшином эля. Мистер Сквирс освобождал карманы пальто от писем.
МИССИС СКВИРС. Что ты тут вертишься, Смайк? Оставь эти вещи в покое, слышишь?
СКВИРС. Что? (Поднимая голову.) А, это ты?
СМАЙК. Да, сэр! (Сжимая руки, словно для того, чтобы силою удержать дергающиеся от волнения пальцы.) Есть ли…
СКВИРС. Ну!
СМАЙК. Нет ли у вас… кто-нибудь… обо мне никто не спрашивал?
СКВИРС. Черта с два!
Мальчик отвёл глаза и, поднеся руку к лицу, пошёл к двери.
СКВИРС. Никто! И никто не спросит. Нечего сказать, хорошенькое дело: оставили тебя здесь на столько лет и после первых шести – никаких денег не платят, вестей о себе не подают и неведомо, чей же ты. Хорошенькое дело! Я должен кормить такого здорового парня, и нет никакой надежды получить за это хоть пенни!
Мальчик прижал руку ко лбу, как будто делал усилие что-то вспомнить, а затем, тупо посмотрев на говорившего, медленно растянул лицо в улыбку и, прихрамывая, вышел.
МИССИС СКВИРС. Вот что я тебе скажу, Сквирс, я думаю, этот мальчишка сталовится слабоумным.
СКВИРС. Надеюсь, что нет. Он ловкий малый для работы во дворе и во всяком случае стоит того, что съест и выпьет. Да если бы и так, я полагаю, что для нас он и в таком виде годен. Но давайте-ка ужинать, я проголодался, устал и хочу спать.
Сцена четвёртая
Смайк стоит на коленях перед печкой, подбирая выпавшие угольки и бросая их в огонь. Он замешкался, чтобы украдкой взглянуть на Николаса, а когда заметил, что за ним следят, отпрянул, съежившись, словно в ожидании удара.
НИКОЛАС. Меня не нужно бояться. Вам холодно?
СМАЙК. Н-н-нет.
НИКОЛАС. Вы дрожите.
СМАЙК. Мне не холодно. Я привык.
НИКОЛАС. Бедняга!
СМАЙК (расплакался). Ах, Боже мой, Боже мой! (Закрывая лицо руками.) Сердце у меня разорвётся… Да, разорвётся!
НИКОЛАС. Тише. (Положив руку ему на плечо.) Будьте мужчиной. Ведь по годам вы уже почти взрослый мужчина.
СМАЙК. По годам! О Боже, Боже, сколько их прошло! Сколько их прошло с тех пор, как я был ребёнком – моложе любого из тех, кто сей час здесь! Где они все?
НИКОЛАС. О ком вы говорите? Скажите мне.
СМАЙК. Мои друзья, я сам… мои… О! Как я страдал!
НИКОЛАС. Всегда остаётся надежда.
СМАЙК. Нет! Нет! Для меня – никакой. Помните того мальчика, который умер здесь?
НИКОЛАС. Вы знаете, меня здесь не было. Но что вы хотите сказать о нём?
САМЙК. Да как же! Я был ночью около него, и, когда все стихло, он перестал кричать, чтобы его друзья пришли и посидели с ним, но ему стали мерещиться лица вокруг его постели, явившиеся из родного дома. Он говорил – они улыбаются и беседуют с ним, и он умер, когда приподнимал голову, чтобы поцеловать их. Вы слышите?
НИКОЛАС. Да, да!
СМАЙК. Какие лица улыбнутся мне, когда я буду умирать? Кто будет говорить со мной в эти долгие ночи? Они не могут прийти из родного дома. Они испугали бы меня, если бы пришли, потому что я не знаю, что такое родной дом, и не узнал бы их. Как больно и страшно! Никакой надежды, никакой надежды!
Зазвонил колокол. Мальчик при этом звуке ускользнул, словно боялся, что его кто-то заметит.
Сцена пятая
Кэт сидит в очень вылинявшем кресле, воздвигнутом на очень пыльном пьедестале, в комнате мисс Ла-Криви.
МИСС ЛА-КРИВИ. Кажется, я его сейчас уловила! Тот самый оттенок! Конечно, это будет самый прелестный портрет, какой мне приходилось писать.
КЭТ (позируя). Если это верно, то я убеждена, что таким сделает его ваш талант.
МИСС ЛА-КРИВИ. Нет, с этим я не соглашусь, дорогая моя. Модель очень мила, право же, модель очень мила, хотя, конечно, кое-что зависит от манеры изображения.
КЭТ. И зависит немало.
МИСС ЛА-КРИВИ. Да, дорогая моя, в этом вы правы. В основном вы правы, хотя в данном случае я не согласна, что это имеет такое большое значение. Ах, дорогая моя! Велики трудности, связанные с искусством!
КЭТ. Не сомневаюсь, что это так.
МИСС ЛА-КРИВИ. Они так велики, что вы даже не можете составить об этом ни малейшего представления. Изо всех сил выставлять на вид глаза, по мере сил не выставлять напоказ нос, увеличивать голову и совсем убирать зубы! Вам и не вообразить, сколько хлопот с одной крошечной миниатюрой.