Свой вкус, как и остальные свои качества, она считала непогрешимым и была уверена, что выглядит значительно и элегантно. Одевалась в дорогие вещи, но носила их по многу лет, и они морально устаревали. Это были пальто с огромными меховыми воротниками, костюмы и платья из добротного материала с одними и теми же наборами украшений. Так к зеленому шерстяному костюму она надевала серьги, бусы, брошь, браслет и кольца из янтаря. К летнему платью такой же набор из бирюзы, а к белой блузке – из жемчуга. Словом, вкус у нее был довольно тяжеловесный.
Глядя на Любовь Игнатьевну, люди думали, что она не замужем. Трудно было представить рядом с ней обыкновенного мужчину. Не хватало фантазии вообразить: каким он должен быть. Но Любовь Игнатьевна была давно и прочно замужем. И мужем ее был ни какой-нибудь твердолобый военный, а трепетный филолог, кандидат наук. Рядом с женой он выглядел не то школьником, не то хлипким старичком, но это ее ничуть не смущало. Не так уж часто они появлялись вместе. Зато всем было известно, что ее муж – уважаемый преподаватель высшей школы, доцент. А еще одним неоспоримым достоинством ее мужа была его несокрушимая верность ей. Если бы вдруг открылась дверь и вошедшая женщина объявила бы, что она любовница Милкина, Любовь Игнатьевна рассмеялась бы ей в лицо.
Как-то при ней среди кафедральных дам зашел разговор о замужестве. Как трудно найти подходящего жениха, как много женщин остаются одинокими. На что Любовь Игнатьевна неожиданно заявила, что каждой женщине, хоть раз в жизни, но предоставляется шанс выйти замуж. Нужно его только не проглядеть. Тетки с кафедры, услышав таковы слова, чуть не онемели. Они никогда даже не пытались заводить обычные женские разговоры со своей суровой коллегой. А она, оказывается, может их еще и поучить! Многое они бы дали, чтобы узнать: как нашла свое счастье сама Милкина. Но она, как будто спохватившись, взяла под мышку сумку и удалилась с высоко поднятой головой.
Зачем ей было рассказывать, как она получила в мужья своего Сему. Будучи студентом, он снимал комнату в их с матерью трехкомнатной квартире. После смерти отца с деньгами стало туговато, и они решили сдать шестиметровую комнатушку. Снял ее Сема Милкин, приехавший в Ленинград из Приозерска. Мальчиком он был тихим и аккуратным. Нетрезвым в дом не приходил, оставаясь на ночь в общежитии. Неизменно был вежливым и приветливым. Люба, рассмотрев со всех сторон его кандидатуру, решила, что нашла пусть робкого, зато послушного будущего мужа, который с удовольствием подчинится ее властному характеру. Остальное было делом техники. Особой пылкости в их отношениях не было, да Любовь Игнатьевне это было и не нужно. Роли распределились раз и навсегда. Она направляет и руководит. Он охотно подчиняется, но ни за что не отвечает.
Близких подруг у Любовь Игнатьевны не было. Общалась она, как правило, с нужными знакомыми. Знакомства эти завязывались на почве поступления в ее не очень престижный, но все-таки государственный институт нерадивых недорослей. Благодаря таким знакомствам Милкина бесплатно посещала бассейн, ежегодно в июне месяце бесплатно ложилась подлечиться в санаторий, ну и кое что по мелочи, вроде билетов в театр. Все это было удобно и привычно, но выяснилось, что ей совершенно не с кем посоветоваться. Все считали, и она это мнение всячески поддерживала и культивировала, что жизнь ее налажена с точностью часового механизма. Не было детей, так она сама их не хотела. Не известно, какими они вырастут. А все остальное в ее жизни было устроено с максимальным удобством и комфортом.
Впервые она пожалела, что умерла мать. Не было лучше советчика. А так, не известно, что и делать. Дело в том, что впервые за двадцать лет супружеской жизни ее Милкин не пришел ночевать. Бессчетное число раз Любовь Игнатьевна набирала номер его мобильника, но там неизменно отвечали, что «абонент временно недоступен». И где этот чертов абонент, один бог знает. 4 октября, то есть позавчера он оппонировал на защите. Пришел после банкета, хорошо налакавшись, лыка не вязал. Она, естественно, выразила ему свое недовольство, бросила подушку и плед на диван в шестиметровой конурке, служившей ему приютом в дни супружеского разлада, и ушла к себе. На следующий день ему не звонила, чтобы прочувствовал свою вину. Но что было странно, и она только теперь это поняла, и он ей не звонил. При обычном ходе вещей Сема должен был телефон ей оборвать, вымаливая прощение. О сладостные минуты абсолютной власти над преданным тебе существом! А тут и сам не звонил, и на ее звонки не откликался.
Скрепя сердце, Любовь Игнатьевна позвонила ему в институт. Легкомысленная свиристелка Светка беспечно ответила, что лекций Милкина сегодня в расписании нет, но его ждали с утра два заочника. Он обещал принять у них зачет, но не явился. Те, прождав его полтора часа, тоже ушли. Не знает ли Любовь Игнатьевна, появится ли он завтра?
– Не знаю, – буркнула Милкина и отключилась.
Она решила подождать до завтра, а тогда уже принимать более решительные меры. Не хотелось ей признаваться даже самой себе, но тревога нарастала.
Прежде чем обзванивать морги и больницы, Любовь Игнатьевна решила обзвонить Семиных друзей и знакомых. Особенно близких друзей у Семы не было, ибо был он скуповат, и она его в этом поощряла. Но все-таки было два-три человека, с кем он выпивал и вел задушевные беседы. Первый в этом списке был писатель Болдин, довольно известный в городе, дружбой с которым Сема очень гордился. Болдин ответил, что с Милкиным не виделся уже недели две, а по телефону тот упоминал про защиту аспирантки Ершовой и про грядущий банкет. Больше ничего существенного Болдин припомнить не смог.
Менее респектабельным другом был Колька Ветров, недоучившийся филолог, редактор небольшой ведомственной газетенки и горький пьяница. Тот был сердит на Милкина, который последнее время очень уж стал заноситься и чурался близких друзей. Он сердито пробурчал, что в гробу он видал этого Милкина, но когда до него дошло, что его приятель пропал, он почти трезвым голосом стал припоминать их общих знакомых, но сам же и отвел все кандидатуры за давностью происходящего.
Любовь Игнатьевне ничего не оставалось, как позвонить в милицию. Там ей сообщили справочные телефоны моргов и больниц. Что же касается заявления о пропаже, то его смогут принять только через три дня после исчезновения.
Если учесть, что последний раз Любовь Игнатьевна видела мужа четвертого октября, то с большой натяжкой можно будет подать заявление седьмого.
Проведя две ночи без сна, Милкина утром седьмого отправилась в свое отделение милиции. Ее направили к следователю Куликову. Им оказался немолодой мужчина с усталым и каким-то жеваным лицом в неновой и не очень опрятной одежде.
– Слушаю вас, – сказал он, доставая из стола какие-то бланки и начиная их заполнять.
Любовь Игнатьевна начала говорить со свойственным ей апломбом, но не выдержала (сказались бессонные ночи) и разрыдалась.
– Муж у меня пропал, – всхлипывая, проговорила она.
Куликов, тем временем, записал данные заявительницы, данные предполагаемой жертвы, приложил к делу принесенную Милкиной фотографию. Снимок был сделан несколько лет назад. Вид у Милкина на фото был задорный. Голова вскинута по-петушиному, в бородке еще не проглянула седина, шея трогательно тонкая. И таким милым и родным показался Любовь Игнатьевне ее собственный муж, что слезы сами собой вновь покатились из глаз.