Умылась я, переоделась и заявилась через пару часов в ленинскую комнату. Сижу, жду, портреты вождей изучаю. Выяснила, что половину видела в первый раз. Ну, Ленина, Маркса, Энгельса, понятно, каждый знает, их не забудешь.
Мне даже один раз Маркс приснился: «Почему ты, девочка, не любишь химию, это неправильная жизненная позиция!» И бородой трясет. Правда, Варька пыталась успокоить: «Это святитель Николай тебя уму-разуму учит, скажи ему спасибо». Но я спасибо говорить не стала, потому как была уже сознательным ребенком и точно могла отличить святителя от основоположника. А химию с тех пор вообще возненавидела! Так вот, в этой ленинской комнате висело столько вождей, что я растерялась, видимо, кроме всех членов политбюро были еще какие-то местные ангарские руководители.
Наконец, открылась дверь и в комнату вошли пятнадцать здоровенных мужиков в телогрейках, ростом под потолок. Я чуть со стула не свалилась. Процессию замыкала комендантша с видом «дядьки Черномора». Рассаживаясь, ребята изумленно переглядывались, а она ткнула в меня пальцем и заявила, что теперь я их буду воспитывать. Потому что на всю стройку у меня одной так много знаний, что мне просто необходимо с кем-то ими поделиться. И от меня теперь они будут узнавать, чем живет наша родная страна и неродной мир. Кроме того, я их просвещу по поводу литературы и истории, и расскажу о великом нашем человеке, которого должны знать все нормальные люди, «несмотря на то, что он араб, а он – Пушкин».
Смотрю, ребят вообще заклинило. Молча на меня уставились. А я худая была, рост 164 сантиметра, чувствую, они прикидывают, где это во мне столько знаний поместилось?
Комендантша ушла и началось! «Это кто такой к нам залетел? – некоторые слова я упускаю, понятно. – А ну, давай, поучи нас!» Хохот стоял – стены дрожали. Но мы быстро нашли общий язык. Я спокойненько так им сказала: «Ребят, ну ладно вам, хватит смеяться, давайте сначала поговорим! А там разберемся who is who!» Они насторожились, смеяться перестали и осторожно поинтересовались, чего это я такое сказала. Я пояснила, что «ху из ху» – это английское выражение, означает «кто есть кто». Тут они оживились и изъявили дружное желание, чтобы я их просвещала еще и в области английского языка, который ласкает их слух, прям как родная русская речь. На том и порешили. Надо сказать, я очень люблю общаться с людьми, это ведь невероятно интересно! Думаю, в жизни важно общение с самыми разными людьми, и наличие гонора – признак определенного бескультурья. И может быть для кого-то дворник – это слуга, но крайне некультурно ему об этом сообщать. И еще более неприлично с ним не контактировать, считая себя выше него. Что бы ни происходило в моей жизни, всегда помнила два самых главных для меня изречения царя Соломона: «Все проходит» и Бальзака: «Гений может быть всеми, но никто не может быть им».
Люди на стройке были самые разные, и мне со всеми было легко. Я никогда не слушала сплетен, вообще – что о ком говорят. Если станешь слушать – невольно начнешь реагировать, и человеку уже передадут, что тебе «все» было сказано, а на деле рассказчик просто хочет заполучить новенького в роли «своего» человека. У меня два правила: не реагировать на сплетни о других и как можно меньше говорить о себе. Полностью, конечно, не получится ничего не говорить, особенно за рюмкой водки, сразу же возникнут опасения, что здесь что-то нечисто. Но лучше обходиться минимумом информации. И водки. Ребята-лесорубы так привыкли ко мне, что иногда говорили: «Слушай, если ты устала, то не парься с нами, мы тут полчаса тихонько посидим, в шашки поиграем, домино, а ты хочешь спи, хочешь читай, мы скоро слиняем и никому ничего не скажем». Но вскоре я от этих обязанностей начала задыхаться, рвалась на серьезную, настоящую работу, не для того же я в такую даль приехала! И снова направилась к начальнику стройки.
Прихожу, он сидит за столом и жует что-то. Меня увидел, подавился, закашлялся. Я подошла деловой походкой, пару раз по спине его шандарахнула, спасла вроде как, и, понимая, что из него сейчас благодарность полезет, сразу же заявила, чтоб он особенно не мучился, что бы такое для меня хорошее сделать: «Я у вас уже освоилась, давайте мне теперь что-нибудь посерьезнее». Он пару глотков воды сделал, в себя пришел, посмотрел задумчиво на графин и спросил: «Воды боишься?» «Нет!» – выпалила я. Не могла же ему ответить, что «боюсь» – это еще мало сказано! От воды я впадала в ступор. Не воды как таковой, а при виде водоемов – рек, озер, морей… при виде океанов тоже, наверное, впала бы, просто не проверяла еще.
Это я поясняю, чтобы не думали, что я от луж каких-нибудь уже прихожу в коматозное состояние. Есть, правда, одно явление, которое меня совсем парализует. Это бабочки. Вот бабочки – это, наверное, единственное, что мешает мне жить! Эти чудовища обожают издеваться надо мной, залетая в комнату, садясь на занавеску и оттуда сверля меня своим мерзким изучающим взглядом. Они явно понимают, что при виде них я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой и жду, когда кто-то зайдет и прогонит их вон с глаз моих. Ну, до бабочек в Усть-Илиме, слава богу, дело не дошло, а вот с водой смириться пришлось. В ожидании вакансии маляра или штукатура меня устроили вахтенным матросом на кораблик, который шнырял взад-вперед по Ангаре то с углем, то с оборудованием. О-о, это было замечательное время! За бортом красотища, музыка играет, а я шикарная до умопомрачения, в настоящей тельняшке, берете, драю палубу шваброй с утра до ночи.
Маман в это время строчила письма в «Комсомольскую правду» и «Известия», мол, ее, сознательную советскую гражданку, бросила несознательная дочь. А ей возмущенно отвечали: «Как вам не стыдно, товарищ, ваша дочь уехала на великую стройку создавать наше светлое будущее! Деньги вам высылает? Высылает. Значит, не бросила!» Деньги нам, надо сказать, платили очень большие по тем временам: полторы-две тысячи, поэтому я и матери отправляла и себя не обижала. Варька же там по понятным причинам с ума сходила – не на кого было изливать свое бьющее через край материнское чувство, по ночам со свечкой ходить, это она, наверное, в фильме про детство Ленина подсмотрела. Там его мать в такой же длинной белой рубашке ходила со свечой к будущему вождю пролетариата. В общем, в Ереване страсти кипели, а я драила палубы. Драила и при этом, естественно, училась в вечерней школе. Меня сразу же определили в 10-й класс, но я директору честно изложила свою позицию: «Алгебру не знаю, и знать не хочу, химию презираю, со всем остальным что-нибудь сделаю».
Наступили холода, и меня, наконец, перевели работать изолировщицей. Вот радость была! К тому времени начали для людей строить дома, значит, котельные рядом и отопительные трубы высотой метров двадцать с лишним. Нам выдавали шлаковату, на подъемнике поднимали наверх, и мы эти трубы оборачивали. На улице минус сорок пять, простор, красотища неописуемая, небо синее, солнце, сосны высоченные! Смотришь вокруг и думаешь, до чего же жить здорово!
Райское время было – с самолетов сбрасывали бананы, апельсины… В 60-х годах! Апельсины с неба! Сейчас бы так: идешь, а тебе с неба – бац! – апельсины с бананами валятся… Правда, мужикам выпивки не хватало. Водку-то не сбросишь! Но где наша не пропадала? Выпить хотели все – и романтические мальчики, и амбициозные комсомольцы – будущие вожаки, и уркаганы. Мороз! И вот начальство впало в недоумение – мужики в тайге как-то очень яростно начали уделять внимание своему внешнему виду, требуют привозить им гуталин и все тут! Это в тайгу-то! И выяснилось: наши умельцы гуталин намазывали как масло, высушивали, а там же спирт, потом соскребали и хлеб съедали. А начальство голову ломало – зачем в тайге столько гуталина? Ну, вовремя спохватились, испугались, что народ разбежится, и договорились в соседней деревне, что там будут брагу готовить. Бочками заготавливали. На улице минус пятьдесят уже, а работать мы имели право до минус двадцати пяти. Стройку-то не остановить! Ее за два-три года заканчивать надо было. Значит, необходим энтузиазм и задор. Без браги с задором туго. И вот мужикам стали наливать по полстакана спирта, выдавать рыбку солененькую ангарскую – омуля, хариуса, и отправлять наверх, на трубы. Пока поднимались, спирт на морозе улетучивался, а энтузиазм – нет. Но я не пила, у меня и так энтузиазма было навалом.