Я пытался приставать к ней пару раз, ну ладно, может раз десять, по пьяни, ведясь на улыбку и некое подобие интереса. Без мазы. Это была абсолютно пустая трата времени. Шерстяной просто нужен был тот, кто на неё смотрит и слушает. Я не интересовал её как мужчина. Она была заточена под творческую единицу.
Шерстяная королева была обязательным персонажем на всех тусах, наш ангел-хранитель. Всегда и без исключения.
Фонари.
Помню пару из них: Татарин и человек с фамилией, начинающейся на слово Черно, назовём его Черносливов.
Татарин – зануда, с вечно недовольным лицом. Черносливов – мутный тип, бытовой пьяница с невыразительным лицом.
Из существенных воспоминаний всплывает только, как Черносливов изрядно пьяный, с абсолютно тупым выражением на лице пытается остановить падающий штанкет, трубу для развеса декораций и аппаратуры, расположенную над сценой. Штанкет приводится в движение системой противовес – верёвками с грузами, пропущенными через блок. В общем, Чернослив пытается остановить падающую трубу, весом сто килограмм, не меньше, держа голыми ладонями скользящий канат. Следующий кадр: Черносливов, абсолютно не меняя выражения лица, стоит с окровавленными ладонями. На вопрос «Зачем ты это сделал?», он просто смотрит в никуда и показывает убитые и дымящиеся ладони.
Звук.
Пара, он и она. Молодые люди, состоявшие в любовных или семейных отношениях. Он – молчаливый, сосредоточенный тип с хвостиком. Она – такая же.
Вспоминается только один эпизод с их участием. По рассказу очевидцев, я, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, изловил звуковичку за пару часов до начала спектакля. Схватил её, обняв за бёдра, и носил по зрительному залу, произнося некий текст. Судя по тому, что подруга не пыталась вырываться и, наоборот, внимательно слушала, оперевшись руками на мои плечи, разговор был серьёзным. Через некоторое время её у меня обманом отняли Постовой с БиБиКеем. Звуковик после этого происшествия долго на меня косился, но претензий не предъявлял. Где он был всё это время？Вопрос без ответа.
У меня было стойкое ощущение, что звуковичке не хватало грубого, животного секса, и её хвостатый мальчик слишком правильный, чтобы укусить подругу как надо.
Мои любимые истероиды.
Я пришёл в “Чёрную моль”, находящуюся на излёте своей творческой жизни. Она уже перешла из затяжного планирования в смертельное пике, но слабая надежда на благополучный исход ещё теплилась в её издыхающем организме.
Это было замечательное место. Старожилы кабака ещё не растеряли той сплочённости и единения, того духа соратничества и общности, которым “Моль” отличалась от большинства театров. Чувствовалась семейная атмосфера, практически не было интриг и взаимной зависти. Это было замечательное место. Слёзы сами собой наворачиваются на глаза при описании тех дней. Это сродни первой любви, воспоминания о которой вызывают светлую грусть и ностальгию.
Мне очень повезло, в том смысле, что первым театром была именно “Моль”.
Труппа состояла в основном из учеников Юрьевича, которых он забрал в создаваемый театр. Молодые талантливые парни и девушки, поющие и танцующие, искренне любящие своё дело. Были и взрослые, умудрённые опытом актёры, но они составляли меньшинство.
Одним из них был Борис Львович, или просто Конь. Почему, Конь, я понял чуть позже.
Сухой, тёмно-русый с рыжиной мужчина, лет сорока пяти – пятидесяти, с удлиненными волосами, подъеденными проплешинами на лбу и макушке. Обладатель рыжих моржовых усов и хитровыебанного взгляда слегка на выкате светлых глаз. Он хотел казаться очень серьёзным и маститым артистом. Возможно, именно таким он и был.
Перед выходом на сцену Борис Львовичич обычно прохаживался за кулисами, склонив голову и повторяя текст. Периодически он начинал отбивать чечётку, степовать и фыркать, потрясая головой. Видимо, таким образом сбрасывалось избыточное напряжение в теле. Именно в такие моменты он напоминал коня в стойле, фыркающего и бьющего в нетерпении копытом.
Коля как-то порекомендовал попросить у Коня счастья, и, видя моё недоумение, пояснил: «Подходишь к Коню сзади, и тихонько стоишь, произнося – “Конь, Конь, дай мне счастья”. И всё, считай, что оно уже у тебя в кармане».
Пару раз я пробовал, но, безрезультатно, как мне казалось. Теперь то, я понимаю, что нахождение там, в этом месте и было счастьем.
Меньшаков.
Животное, как называла его актриса Катя Короблёва.
Гей. Не пидор, а гей. Человек, работавший в молодости врачом в реанимации и вовремя понявший, что его призвание – это актёрское мастерство. Мне трудно его описать, но всё же попробую.
Гидроперитный блондин, с красным от пьянства лицом и рябой кожей. Коренастый, подтянутый, пластичный. Страшный внешне и печальный внутри. Откровенный педик во всех проявлениях: безстрашный и циничный, живуший с больной матерью, одинокий человек.
Безстрашный, циничный врач-гомосек, ставший актёром. Как вам?
С Меньшаковым мы частенько бухали. Как выяснилось, мы были соседями, жили в одном районе, это было хорошим поводом ездить вместе домой на такси.
Вёл он себя прилично, без поползновений и попыток сблизиться. Лишь однажды, ранним утром, после очередной пьянки, стоя у метро “Каховская” и обсуждая гомосексуализм как социальное явление, Меньшаков, воспользовавшись поводом, внешне абсолютно равнодушно, как бы между делом, буднично спросил: «Хочешь, я тебе сейчас отсосу?», намекая на спокойное и безэмоциональное отношение к своей “особенности”. Я так же буднично ответил: «Неа». Больше мы к этой теме не возвращались.
Глава 4. Примадонны.
Несбыточная мечта.
Алёна Очарованиешвили – настоящая Примадонна, предмет моих вожделений, женщина-мечта. Тогда этой ягодке было сорок с небольшим. Алёна была прекрасна, особенно в коротких шортиках и обтягивающей блузке, костюме из спектакля “Предпоследнее предупреждение”. Финансовое благополучие и наличие достойного мужа сказывались на её характере. Лёгкость, удовлетворённость и, как следствие, благосклонность, вот, что я чувствовал, находясь в её поле.
Ну, это помимо основного, животного влечения к ней, моей несбыточной мечте.
Инга.
Инга Агатова – прима, талантливая актриса из первого, “золотого” состава театра. Ходили слухи, что Агатова наполовину француженка, и именно эта особенность помогает ей с лёгкостью исполнять песню Эдит Пиаф Non Je Ne Regrette, грассируя и копируя интонации, а так же оттенки голоса “Воробушка”.
Мы начали здороваться и узнавать друг друга после моего “удачного дебюта” в спектакле “Великая фантасмагория” .
В первом акте на сцене стоял огромный двухпалубный пароход, похожий на суда, описанные в произведениях Марка Твена.
В одной из сцен Инга выходила из каюты второго этажа, держа в руках элегантный зонтик из тюля. Она пела, прохаживаясь по палубе, и возвращалась обратно к дверям каюты, чтобы уйти через декорации за кулисы. Спектакль специфический, много ролей и, как следствие, огромное количество переодеваний между сценами. Быстро переодевшись за ширмой, спрятанной у пульта помрежа, Инга бежит в арьер сцены. Там по лестницам, встроенным в декорации, в полумраке актриса Агатова поднимается на второй этаж, чтобы взять из рук дежурного партизана зонтик и выйти на палубу.
В тот вечер дежурным хранителем драгоценного зонта был я.
Всё идёт своим чередом, актриса поднимается по лестнице, пытаясь рассмотреть ступени в обрывках света. На сцене затемнение. Музыка стихла и …
Тишину разрывает истошный женский крик-вопль. За дверью каюты, высвеченной световой пушкой, слышится невнятная возня, стук, затем дверь открывается и появляется она, блистательная Инга Агатова. Зрители аплодируют, воспринимая всё, как должное, как очередную задумку режиссёра.