Этот маленький, отвратительный, дурно одетый человек с
мертвенным синеватым лицом, который словно прополз по глобусу, как
пресмыкающееся, казался куда страшнее и опаснее своего начальника,
когда тот, стоя у этого же глобуса, горделиво положил на него
властную руку, как бы подчиняя весь мир своей гордости, силе и
дерзости.
Один напоминал орла, который парит над своей добычей и может
e8 иногда упустить, потому что летает слишком высоко… Роден же,
напротив, походил на удава, который молча ползет во тьме за
жертвой и в конце концов душит её в своих смертоносных кольцах.
Через несколько минут Роден подошел к бюро и, радостно
потерев руки, принялся писать письмо особенным шифром, неизвестным
даже хозяину.
«Париж, 9 3/4 ч. утра.
Он уехал… но он _колебался_!!!
Когда он получил приказ, умирающая мать призывала к себе;
говорят, его присутствие могло её спасти… И он воскликнул: «Не
поехать к матери… значит стать матереубийцей!..»
Тем не менее… он уехал… но он _колебался_…
Я продолжаю за ним наблюдать.
Эти строки придут в Рим одновременно с его приездом.
P.S. Скажите князю-кардиналу, что он может на меня
рассчитывать, но пусть и он, в свою очередь, деятельно мне
помогает. С минуты на минуту мне могут понадобиться 17 голосов,
имеющиеся в его распоряжении. Необходимо, чтобы он постарался
увеличить число своих единомышленников».
Сложив и запечатав письмо, Роден положил его в карман.
Пробило десять часов.
Это был час завтрака Родена.
Он спрятал бумаги в ящик, ключ от которого положил в карман.
Затем, почистив локтем замасленную шляпу, он взял в руки старый,
заплатанный зонтик и вышел (*3).
В то время как в тиши этого угрюмого дома два человека плели
сеть, чтобы запутать семь потомков семьи изгнанников, таинственный
покровитель задумывал их спасение. Семья изгнанников была также
семьей этого странного, необыкновенного покровителя.
3. ЭПИЛОГ
Суровая и дикая местность… Высокий холм, усеянный громадными
глыбами песчаника, среди которых тут и там возвышаются березы и
дубы с пожелтевшими осенними листьями. Деревья эти вырисовываются
на красном, точно отблеск пожара, зареве заката.
С высоты глаза погружаются в глубокую, тенистую плодородную
долину, слегка окутанную вечерним туманом… Тучные луга, густые
чащи деревьев, поля после жатвы — все это сливается в однообразной
темной окраске, резко отличающейся от прозрачной глубины бледного
неба.
В долине рассеяно несколько деревень; об этом свидетельствуют
возвышающиеся кое-где шпили церковных колоколен, построенных из
серого камня… Эти деревни расположены по краям длинной дороги,
идущей от севера к западу.
Это час отдыха, час покоя, — час, когда в окнах хижин
загорается веселый огонек, отражаясь от пылающего очага, и мерцает
издалека сквозь тьму ночи и листву деревьев, а дым от труб
медленно поднимается к небесам.
Странное дело: можно было бы сказать, что в этой стране все
очаги заброшены или все разом потухли. Еще более странным и
зловещим кажется то, что со всех колоколен несется, мрачный
похоронный звон.
Казалось, жизнь и движение сосредоточились в одном этом
звоне, раздающемся вдали.