Секретарь пошел посмотреть, кто стучится, и через несколько
минут вернулся с двумя письмами в руках.
— Княгиня воспользовалась отправкой сюда нарочного, чтобы
послать…
— Давайте скорее письмо княгини, — перебил его хозяин, не
d`b` докончить, — наконец-то я получу известия о матери! —
прибавил он.
Едва прочитав несколько строчек, он страшно побледнел. На его
лице выразились глубокое и горестное изумление и раздирающая
скорбь.
— Матушка! О Боже! Моя мать! — воскликнул он.
— Произошло какое-нибудь несчастье? — обеспокоенно спросил
Роден, вставая при восклицании хозяина.
— Надежды на её выздоровление оказались ложными, — с унынием
ответил тот. — Теперь состояние безнадежно. Впрочем, врач
предполагает, что мое присутствие может её спасти, так как она
меня постоянно призывает. Она хочет видеть меня в последний раз,
чтобы умереть спокойно. Конечно, это желание свято, не исполнить
его — значить стать матереубийцей… Только бы вовремя поспеть: ведь
до имения княгини два дня безостановочной езды.
— Какое несчастье! — сказал Роден, всплеснув руками и возведя
глаза к небу.
Хозяин быстро позвонил и сказал пожилому слуге, открывшему
дверь:
— Уложите сейчас же в ящик кареты самое необходимое. Пусть
привратник на извозчике спешит за почтовыми лошадьми. Я должен
уехать не позже чем через час.
Слуга торопливо вышел.
— Матушка!.. матушка!.. Не видеть тебя больше… это было бы
ужасно! — воскликнул начальник Родена, падая на стул и в отчаянии
закрывая лицо руками.
Горе было вполне искренно. Он нежно любил свою мать. Святое
чувство оставалось неизменным и чистым в течение всей его полной
треволнений, а подчас преступной жизни.
Через несколько минут Роден рискнул ему напомнить о втором
письме.
— Его только что принесли от господина Дюплесси. Дело очень
важное и спешное…
— Прочтите и ответьте сами… я ничего не могу теперь
сообразить.
— Это письмо строго конфиденциальное, — отвечал Роден,
подавая его хозяину, — я не могу его вскрыть… Видите, знак на
конверте…
При взгляде на этот знак на лице начальника Родена появилось
выражение почтительного страха. Дрожащей рукой он вскрыл печать.
В письме заключалось только несколько слов: «Бросьте все… Не
теряйте ни минуты… Выезжайте и являйтесь сюда… Господин Дюплесси
вас заменит. Приказания ему посланы».
— Великий Боже! — воскликнул он в отчаянии. — Уехать, не
повидав матери, — это ужасно… это невозможно… это значит её убить…
Да, это будет матереубийство!
Пока он это говорил, его взгляд случайно упал на огромный
глобус, испещренный красными крестиками. При виде их с этим
человеком мгновенно произошло превращение. Казалось, он раскаялся
в живости своей реакции и снова сделался спокоен и ровен, хотя на
лице его была ещё видна грусть. Он подал письмо секретарю и
сказал, подавляя вздох:
— Занести за надлежащим номером в реестр.
Роден взял письмо, поставил на нем номер и положил в
отдельный ящик.