Красными
толстыми кулаками он поминутно потирал опухшие от сна и
покрасневшие от внезапного пробуждения глаза.
Дагобер с непокрытой головой стоял перед ним в самой
почтительной позе, стараясь прочитать на сердитой физиономии
судьи, удастся ли ему возбудить в нем сострадание к своей участи,
т.е. к судьбе сирот. В критическую минуту солдат старался призвать
к себе на помощь все свое хладнокровие, всю силу рассудка и
красноречия, всю решимость… Человек, больше двадцати раз с
пренебрежением смотревший в лицо смерти, не опускавший глаз, так
как был спокоен и уверен в себе, перед орлиным взором императора,
его идола, героя и кумира… он дрожал теперь и смущался перед
деревенским бургомистром с сердитым и недоброжелательным лицом.
Точно так же, за несколько часов до этого, он бесстрастно и
покорно вынужден был переносить оскорбления Морока, чтобы не
лишиться возможности исполнить возложенную на него умирающей
матерью священную миссию; этим он показал, какой степени геройской
самоотверженности может достигнуть честная и простая душа.
— Ну, что можете вы представить в свое оправдание?..
Поторапливайтесь… — грубо и нетерпеливо задал вопрос судья, зевая.
— Мне оправдываться нечего, господин бургомистр, я должен
жаловаться! — твердым тоном отвечал Дагобер.
— Да что вы меня учить хотите, как мне вас спрашивать? —
крикнул чиновник сердито и так резко, что солдат уже мысленно
упрекнул себя, что неловко начал разговор.
Желая укротить гнев судьи, он поспешно заметил самым
почтительным тоном:
— Простите меня, господин бургомистр, я не так выразился; я
хотел сказать, что в этом деле я не виноват.
— А Предсказатель говорит иное.
— Предсказатель… — сомнительно протянул солдат.
— Предсказатель — человек честный и благочестивый; он лгать
не станет! — перебил судья.
— Я ничего не могу возразить… Но думаю, вы слушком
справедливы и добры, господин бургомистр, чтобы обвинить меня, не
выслушав… Такой человек, как вы, не может быть несправедливым… это
сразу видно…
Принуждая себя играть несвойственную ему роль льстеца,
Дагобер старался смягчить голос и придать серьезному лицу
благообразное и вкрадчивое выражение.
— Такой человек, как вы, — продолжал он, удваивая
угодливость, — такой почтенный судья не станет слушать
нашептываний… его уши и так ясно слышат.
— Тут дело не в ушах, а в глазах, а мои, хоть и горят, будто
я их крапивой натер, а все-таки ясно разглядели ужасную рану
Морока.
— Это так, господин бургомистр, все это правда, но рассудите
сами: если бы он запер клетки и затворил дверь в зверинец… ничего
бы тогда и не случилось.
— Совсем нет… Виноваты вы: вам следовало крепче привязать
лошадь.
— Ваша правда, господин бургомистр, конечно же, вы правы, —
говорил солдат самым ласковым и примирительным тоном. — Такой
ничтожный бедняк, как я, разве смеет спорить с вами, но
предположим, что кто-нибудь из злобы отвязал мою лошадь и отвел её
в зверинец? Ведь тогда, согласитесь сами, вины на мне нет? То
есть, конечно, если вам угодно будет с этим согласиться, я
настаивать не смею… — поторопился прибавить он.