Невдалеке, опираясь на ясеневую пику, стоял Голиаф… Труп
Весельчака лежал в луже крови около клетки пантеры.
При виде окровавленных и истерзанных останков лошади Дагобер
онемел, на его суровом лице появилось выражение глубокого горя…
Бросившись на колени, он приподнял безжизненную голову Весельчака.
При виде остановившихся, остекленевших глаз, обращавшихся прежде
на хозяина с радостным и умным выражением, старик не мог
sdepf`r|q от раздирающего вопля… Дагобер забыл про свой гнев, а
также о страшных последствиях этого происшествия, которое могло
быть роковым для девушек, оказавшихся таким образом не в состоянии
продолжить свой путь. Он помнил только, что потерял доброго,
старого товарища, разделявшего с ним горе и радость, два раза
раненного под ним, не покидавшего его много-много лет.
Душераздирающее волнение, одновременно жестокое и
трогательное, отражалось на лице солдата так, что хозяин гостиницы
и его люди на минуту почувствовали жалость при виде высокого
старика, стоявшего на коленях перед мертвой лошадью. Но когда
Дагобер вспомнил, что Весельчак сопровождал его в изгнание, что
мать сироток так же, как теперь они, совершила на кем долгое и
опасное путешествие, — пагубные последствия этой потери предстали
воображению солдата, и умиление сменилось яростью. Вскочив с пола,
солдат бросился с горящими глазами на Морока, схватил его одной
рукой за горло, а другой нанес в грудь ряд ударов кулаком, чисто
по-военному, но благодаря кольчуге Предсказателя они не достигли
цели.
— Ты мне ответишь за смерть моей лошади, разбойник! — говорил
солдат, продолжая наносить удары.
Мороку, несмотря на его ловкость и проворство, была не под
силу борьба с рослым и ещё сильным стариком. Потребовалось
вмешательство хозяина гостиницы и Голиафа, чтобы вырвать его из
рук старого гренадера.
Через несколько минут противников разняли, но Морок, бледный
от гнева, пытался броситься на солдата с пикой, которую у него
вырвали с большим трудом.
— Это гнусно!.. — обратился трактирщик к Дагоберу, в отчаянии
сжимавшему обеими руками лысую голову. — Вы подвергаете достойного
человека опасности быть разорванным его же зверями, да ещё хотите
его же и убить! Разве так следует вести себя седой бороде? Что же,
я должен звать на помощь? Вечером вы показались мне куда
благоразумнее.
Эти слова заставили Дагобера опомниться; он тем более пожалел
о своей вспыльчивости, поскольку, будучи иностранцем, мог весьма
затруднить свое положение. Надо было во что бы то ни стало
получить возмещение убытков за лошадь и продолжить путь, так как
один день опоздания мог погубить все. Поэтому с помощью
невероятного усилия ему удалось овладеть собой.
— Вы правы… я погорячился… утратил обычное равновесие, —
сказал он хозяину взволнованно, стараясь выглядеть спокойным. — Но
разве этот человек не виноват в гибели моей лошади? Я обращаюсь к
вам как к судье.
— Ну, а я, как судья, с вами не согласен. Все произошло по
вашей же вине. Вы, очевидно, плохо привязали свою лошадь, и она
вошла через приоткрытую дверь в сарай, — сказал трактирщик, явно
становясь на сторону укротителя.
— Точно, — подхватил Голиаф. — Кажется, я оставил дверь
полуоткрытой на ночь, чтобы дать зверям побольше воздуха. Клетки
были хорошо заперты; не было никакой опасности…
— Верно! — ввернул кто-то из зрителей.