От глубины сердца она благодарила
Создателя за исполнение горячих молитв, за высокую милость,
которой он вознаградил все её жертвы.
С минуту все оставались неподвижны и безмолвны.
Агриколь с нетерпением ожидал конца материнской молитвы; он
насилу сдерживал, из чувства деликатности и уважения, страстное
желание броситься отцу на шею.
Старый солдат испытывал то же, что и кузнец. Они сразу друг
друга поняли; в первом взгляде, каким они обменялись, проявилось
все их почтение и любовь к превосходной женщине, которая в порыве
религиозного рвения забыла для Творца о его творениях.
Роза и Бланш, смущенные и растроганные, с сочувствием
смотрели на коленопреклоненную женщину, а Горбунья запряталась в
самый темный уголок комнаты, чувствуя себя чужой и естественно
забытой в этом семейном кружке, что не мешало ей плакать от
радости при мысли о счастье Агриколя.
Наконец Франсуаза встала, бросилась к мужу и упала в его
объятия. Наступила минута торжественного безмолвия. Дагобер и
Франсуаза не говорили ни слова. Слышны были только всхлипывания и
радостные вздохи. Когда старики приподняли головы, на их лицах
выражалась спокойная, ясная радость… так как полное счастье
простых и чистых натур не влечет за собой ничего лихорадочного и
тревожно-страстного.
— Дети мои, — растроганно сказал солдат, указывая сиротам на
Франсуазу, между тем как та, немного успокоившись, с удивлением
смотрела на них, — вот моя дорогая, добрая жена… Для дочерей
генерала Симона она будет тем же, чем был я…
— Значит, вы будете смотреть на нас как на своих дочерей,
сударыня! — сказала Роза, подходя с сестрой к Франсуазе.
— Дочери генерала Симона! — воскликнула с удивлением жена
Дагобера.
— Да, дорогая Франсуаза, это они… Издалека пришлось мне их
везти… и немало труда это стоило… Я расскажу тебе обо всем этом
потом.
— Бедняжки… точно два ангелочка… и как похожи друг на друга!
W говорила Франсуаза, любуясь сиротами с чувством глубокого
участия, равнявшегося восхищению.
— Ну, а теперь… твоя очередь! — сказал Дагобер, обращаясь к
сыну.
— Наконец-то! — воскликнул тот.
Описать безумную радость отца и сына, их восторженные поцелуи
и объятия невозможно. Дагобер то и дело останавливал сына, клал
ему руки на плечи, любуясь его мужественным, открытым лицом,
стройной и сильной фигурой, затем снова сжимал в могучих объятиях,
повторяя:
— Ну, не красавец ли этот мальчик, как сложен-то! А лицо
какое доброе!
Горбунья наслаждалась счастьем Агриколя. Она все ещё стояла,
притаившись, никем не замеченная, в темном уголке комнаты, и
желала так же незаметно исчезнуть, думая, что её присутствие
неуместно. Но уйти было невозможно. Дагобер с сыном почти
совершенно заслонили дверь, и Горбунья поневоле должна была
оставаться в комнате. Швея не могла оторвать глаз от прелестных
лиц Розы и Бланш; ей сроду не случалось видеть таких красавиц, а
удивительное сходство сестер окончательно её поразило. Скромная
траурная одежда молодых девушек указывала на их бедность, и это
усиливало симпатию Горбуньи к прелестным сиротам.
— Бедные девочки, им холодно; их крошечные ручки совсем
ледяные, а печка, к несчастью, погасла!.