— Я до безумия привязана к
Резвушке! — Затем, решив, вероятно, по моей одежде, что она может
и даже должна меня поблагодарить не только словами, она взяла
лежащий возле неё шелковый кошелек и, я должен сознаться, не без
колебания прибавила: — Вероятно, сударь, возвращение Резвушки
доставило вам беспокойство; быть может, вы потеряли дорогое время…
позвольте мне…» И с этими словами она протянула мне кошелек.
— Ах, Агриколь! — грустно промолвила Горбунья: — как она
могла так ошибиться!
— Выслушай до конца… и ты её простишь, эту барышню. Заметив,
bepnrmn, сразу по моему лицу, как меня задело её предложение, она
взяла из великолепной фарфоровой вазы, стоявшей возле нее, этот
роскошный цветок и с выражением, полным любезности и доброты,
обратилась ко мне и сказала, желая показать, как ей досадно, что
она меня оскорбила: «По крайней мере не откажитесь принять от меня
этот цветок!».
— Ты прав, Агриколь, — грустно улыбаясь, промолвила Горбунья.
— Нельзя лучше поправить невольную ошибку.
— Благородная девушка! — сказала, вытирая глаза, Франсуаза, —
как хорошо она поняла моего Агриколя!
— Не правда ли, матушка? В ту минуту когда я брал цветок, не
смея поднять глаз, — потому что, хотя я не из робкого десятка, но
эта барышня, несмотря на свою доброту, внушала мне какое-то
особенное почтение, — дверь отворилась, и другая, красивая молодая
девушка, высокая брюнетка, в странной, но очень красивой одежде,
доложила рыжей барышне: «Госпожа, он здесь»… Та тотчас же
поднялась и обратилась ко мне: «Тысячу извинений, господин… Я
никогда не забуду сколь я обязана вам за испытанное удовольствие…
Будьте любезны и на всякий случай потрудитесь запомнить мой адрес
и мое имя: Адриенна де Кардовилль». С этими словами она скрылась.
Я не нашелся, что и ответить; молодая девушка проводила меня до
калитки, сделала восхитительный реверанс, и я очутился на
Вавилонской улице, повторяю вам, в таком изумлении и ослеплении,
как будто вышел из заколдованного замка.
— А и правда, сынок, совсем как в сказке, не правда ли, милая
Горбунья?
— Да, госпожа Франсуаза, — ответила молодая девушка
рассеянным и задумчивым тоном, которого, однако, Агриколь не
заметил.
— Меня особенно тронуло, — продолжал он, — что как ни рада
была эта барышня увидать свою маленькую собачку, она не только не
забыла обо мне, как сделали бы многие на её месте, но даже не
занялась с ней, пока я был там. Это доказывает её сердечность и
деликатность, не правда ли, Горбунья? Словом, думаю, что барышня
так добра и великодушна, что я ни минуту не задумался бы
обратиться к ней в каких-нибудь сложных обстоятельствах…
— Да… ты прав, — отвечала Горбунья все более и более
рассеянно.
Бедная девушка сильно страдала… Она не испытывала ни зависти,
ни ненависти к этой молодой незнакомке, принадлежавшей, казалось,
по её красоте, богатству, изящности поступков к такой блестящей и
высокой сфере, куда не мог достичь даже взор нашей Горбуньи… Но
невольно, с болью оглянувшись на себя, несчастная девушка никогда,
быть может, так сильно не чувствовала бремени своей нищеты и
уродства…
И все-таки эта благородная девушка из-за обычной для неё
скромной и кроткой покорности судьбе, только за одно слегка
рассердилась на Адриенну де Кардовилль: за то, что она предложила
Агриколю деньги; но изысканный поступок, каким была исправлена эта
ошибка, глубоко тронул Горбунью…
А все-таки она чувствовала, что сердце её разрывается на
части; все-таки она не могла удержаться от слез, любуясь на дивный
цветок, столь великолепный и ароматный, который, должно быть, так
дорог Агриколю, потому что подарила его прелестная рука.