Бенке жевал свою резинку и довольно ухмылялся.
— Я что же, теперь должен делать поправку на излишнюю чувствительность каждого сотрудника? — произнес наконец Боденштайн.
Вертикальная складка у него на лбу обозначилась еще более резко. Он был по-настоящему разозлен, что с ним случалось довольно редко. Катрин упрямо выпятила нижнюю губу. Это было явное неповиновение.
— Слушайте меня внимательно, друзья мои… — Голос Боденштайна был угрожающе спокоен. — Мне насрать, у кого с кем в настоящий момент проблемы. У нас работа, и я желаю, чтобы мои указания исполнялись беспрекословно. Может, я раньше и проявлял излишнюю мягкотелость, но я вам тут не психотерапевт и не юморист! Фрау Фахингер и господин Бенке сейчас поедут в школу, в которой училась девушка, и побеседуют с ее учителями и одноклассниками. А когда закончат, опросят соседей. Понятно?
Ответом ему было упрямое молчание. И тут Боденштайн сделал нечто, чего не делал еще никогда. Он грохнул кулаком по столу и рявкнул:
— Я спрашиваю — вам понятно?!
— Понятно, — ледяным тоном ответила Катрин и, встав, взялась за куртку и сумку.
Бенке тоже поднялся. Через несколько секунд они исчезли. Остерманн тоже ушел в свой кабинет.
Боденштайн сделал глубокий вдох и, посмотрев на Пию, выдохнул.
— Вот это кайф!.. — медленно произнес он, криво усмехаясь. — Как заново на свет народился…
— Альтенхайн? — удивилась Пия. — Остерманн же говорил про Бад-Зоден.
— Вальдштрассе, двадцать два. — Боденштайн показал на свой навигатор, которому привык слепо доверять, хотя тот уже не раз его подводил. — Это в Альтенхайне. Он ведь тоже относится к Бад-Зодену.
У Пии вдруг шевельнулось мрачное предчувствие. Альтенхайн. Тобиас Сарториус. Она никогда бы себе в этом не призналась, но этот парень внушал ей нечто вроде симпатии. Но вот там теперь опять пропала девушка, и ей оставалось только надеяться, что он не имел к этому никакого отношения. Она не питала никаких иллюзий по поводу реакции альтенхайнцев на это происшествие. Есть у него алиби или нет — они, конечно же, сразу подумают на него. Недоброе предчувствие еще больше усилилось, когда они подъехали к дому Арне и Барбары Фрёлих: их дом был расположен всего в нескольких метрах от задних ворот Сарториусов.
Они остановились перед нарядной, облицованной декоративным кирпичом виллой с высокой четырехскатной крышей, низко нависшей над стенами. Родители уже ждали их. Арне Фрёлих, вопреки своей фамилии, был очень серьезного вида мужчиной лет сорока пяти, среднего роста, с залысинами на лбу, жидкими песочными волосами, на носу у него поблескивали очки в металлической оправе. Его лицо отличалось абсолютным отсутствием каких бы то ни было примечательных черт. Он был ни толстый, ни худой, и весь его внешний облик поражал какой-то особой, необычной заурядностью. Его красавица жена, которой было не больше тридцати лет, являла собой полную противоположность мужу. Белокурые блестящие волосы, выразительные глаза, правильные черты лица, широкий рот, маленький, слегка вздернутый нос. Как ее угораздило выйти замуж за этого мужчину?
Оба были встревожены, но держали себя в руках — никаких слез и истерик, которыми обычно встречают полицию родители пропавших детей. Барбара Фрёлих передала Пии фотографию Амели. Девушка тоже производила яркое впечатление, хотя и совсем другого рода: большие темные глаза с вызывающей черной подводкой, пирсинги в бровях, на нижней губе и на подбородке, темные волосы вертикально стоят на голове в виде жесткого гребня. При этом она была красивой девушкой.
— Она не раз удирала из дома, — сказал отец, отвечая на вопрос Боденштайна, почему они не сразу сообщили о пропаже дочери.