— Сначала ты меня трахаешь, а потом болтаешь о других бабах?.. Тебе что, меня одной недостаточно?
Она с неожиданной для него силой принялась молотить кулаками в его грудь. Тобиас слабо защищался, изумленно глядя на нее.
— Какая же ты скотина!.. — кричала Надя, из глаз которой уже ручьем лились слезы. — Ты всегда думал о других бабах! Сколько раз мне приходилось выслушивать твою хвастливую болтовню о каких-то телках — как ты там с ними говорил или что ты там с ними делал! Тебе никогда не приходило в голову, что мне это может быть обидно? А сейчас ты лежишь со мной в постели и несешь какую-то чушь об этой… об этой маленькой сучке!..
Плотный, влажный туман поредел, а в Таунусе и вовсе рассеялся. Когда за Гласхюттеном они выехали из леса, их встретило яркое солнце. Боденштайну даже пришлось опустить солнцезащитный щиток.
— Лаутербах скоро объявится, — сказал он Пии. — Он ведь политик, и репутация для него — всё. Его жена уже наверняка позвонила ему.
— Хотелось бы надеяться… — Пия не разделяла оптимизма своего шефа. — Клаудиус Терлинден, во всяком случае, пока побудет под наблюдением.
С тех пор как Йорг Рихтер признался, что Лаура была еще жива, когда он со своими друзьями бросал ее в топливный бак, телефоны между К-2, прокуратурой и судом ни на минуту не умолкали. Она молила о пощаде, плакала и кричала, пока они не закрыли люк тяжелой крышкой… Было ясно, что по делу Лауры Вагнер будет назначено повторное расследование, в результате которого Тобиаса Сарториуса неизбежно оправдают. Если он объявится. Пока что о нем не было никаких сведений.
Боденштайн повернул влево и проехал через деревушку Крёфтель в Хефтрих. Перед самым въездом в Хефтрих находилась ферма, которую десять лет назад приобрели родители Штефани Шнеебергер. Большой рекламный щит указывал на магазин биопродуктов собственного производства. Боденштайн остановил машину на идеально чистом дворе. Они вышли из машины и осмотрелись. От трезвой функциональности одного из бывших репатриантских хозяйств, которые росли в шестидесятые годы как грибы, здесь почти ничего не осталось. Что-то было перестроено, что-то построено заново. Под новым крытым крыльцом главного корпуса, в котором находился магазин, покупателей ждали осенние композиции из цветов. Крыши построек были почти исключительно из фотовольтаических панелей. Две кошки нежились на ступеньках лестницы, наслаждаясь редкими солнечными лучами. Магазин был закрыт на обед, в доме тоже никто не ответил на звонок. Боденштайн и Пия вошли в светлый хлев, где в просторных загонах посреди сена стояли или лежали коровы с телятами и с довольным видом пережевывали свою жвачку. Какое отрадное зрелище в сравнении с обычными формами содержания скота, в узких стойлах на решетчатых настилах! На заднем дворе две восьми — или девятилетние девочки чистили лошадь, снисходительно принимавшую их ласковую заботу.
— Привет! — крикнула Пия девочкам, которые были похожи друг на друга как две капли воды и, без сомнения, приходились погибшей Штефани сестрами — те же черные волосы, те же карие глаза. — Ваши родители дома?
— Мама вон там, в конюшне, — ответила одна из них и указала на продолговатую пристройку за коровником. — А папа вывозит навоз на тракторе.
— Понятно. Спасибо.
Беата Шнеебергер подметала проход между стойлами, когда в конюшню вошли Боденштайн и Пия. Услышав лай джек-рассел-терьера, охотившегося в пустом боксе на мышей, она подняла голову.
— Здравствуйте! — крикнул Боденштайн и предусмотрительно остановился. Собака, несмотря на свои небольшие размеры, внушала уважение.
— Идите, не бойтесь! — крикнула женщина, не прерывая работы, и приветливо улыбнулась.