– Интересно, а если бы я сказал, что соскучился по бабушке?
Меня согнуло пополам от хохота. Я даже представить не могла, что такой прожженный бородатый мужик может скучать по бабушке.
– Вот, вот. Так бы все и ржали надо мной. Слушай, а ты никогда не врешь?
– По мелочам – никогда.
Мне стало грустно. Говорить больше не хотелось. К счастью, мы уже дошли. Промокли мы не сильно, а к приезду машины и вовсе успели привести себя в порядок, и я спокойно покуривала на крыльце, когда подъехал грузовик. Дождь разошелся не на шутку, и мой вид вызвал некоторую зависть и раздражение у промокших до нитки товарищей, которые проклинали все на свете: и картошку, и погоду, и Стаса, и себя, за то, что не пошли с нами. Когда они просочились в узкую дверь, я осталась одна на крыльце.
Сплошная стена дождя окружала меня с трех сторон, сумерки отрезали от мира. Чувство огромного, бесконечного одиночества наполняло меня, но оно не было болезненным и щемящим, оно было скорее сладостным. Я ни о чем не думала, просто слушала дождь. Он успокаивал, баюкал, боль уходила. Никого не хотелось видеть. Не тут-то было. На крыльцо вышел Семен. Мы лениво перебрасывались ничего не значащими фразами:
– Интересно, аванс сегодня будет?
– Дадут, когда магазины закроются, во избежание беспорядков.
– Ну, это будет большим свинством. В магазин зефир привезли, бело-розовый.
– Значит, договорились: полкило зефира и бутылка шампанского.
– Идет, плюс Мышка с Багирой.
– Тогда с моей стороны – Шуренок с Анной.
– А с ними – Таня, а с ней – историки. Это уже тянет на коллективную пьянку.
– Не бойся, историки нам не угрожают. Они уже получили свой аванс. Видела, как они с ведром прошуршали мимо?
– Разве не на колодец?
– В сельмаг. «Бормотуха» там по рублю. Впятером по два рубля скинулись – ведро «бормотухи». И девчонок наших, я думаю, уже пригласили.
Тут на крыльцо выбежал Бек, и, тоже громыхая ведром, на ходу бросил:
– Там аванс дают.
Семен хмыкнул:
– Пацан все плохое на лету схватывает!
Мне стало обидно за Бека:
– А он и хорошее на лету схватывает.
– Понял. Персона нон грата. Больше не задеваю.
Мы вошли внутрь старенькой заброшенной школы, где располагался наш ударный отряд, и обомлели: наш непорочный Стас, совершенно косой, отсчитывал всем по трешке и с трудом бормотал:
– Я, конечно, ничего. Если против простуды, то можно. Но если кого пьяным увижу…
Дальше слов у него не было, он только грозил пальцем, поднося его так близко к носу, как будто рассматривал, что это у него выросло. Ко мне подошла Багира и заговорщически зашептала:
– Собираемся в сарае, где парты, после ужина. Бек ведро берет. А историки отдельно, они сегодня дадут жизни. Специально Стаса от простуды полечили.
Мне стало неловко:
– Ты ведь знаешь, я такую дрянь пить не могу. Лучше я здесь с Шуренком и Аннушкой посижу, шампанского бутылочку разопьем. А с такой выпивкой нам и прятаться не нужно. А в сарае холодно.
– Ну, как знаешь. А мы с Мышкой пойдем. В компании веселее.
Я попыталась повлиять на ее решение, и мне это почти удалось:
– Ладно. Скучно станет, приходите. Кстати, Семен сказал, что, если ты останешься с нами, то и он присоединится.
Багира заколебалась, но не сдалась.
– Нет, неудобно. А Мышка? Лучше уж вы приходите к нам. Все равно Шуренок будет с Аннушкой целоваться, а вам скучно будет.
Вернулся из магазина Семен, подошел к нам.
– Ну, как, договорились?
– Не хотят от коллектива отрываться. Я обещала, что мы тут посидим, а потом присоединимся.
Багира доверчиво смотрела на Семена, и он нашел выход из положения.
– У меня есть предложение. Дождь кончился, маленько просохнет, пойдем в сад. Я там место для костра присмотрел. Картошки напечем. Тебя после сарая отогреем. Я бы с вами, но деньги уже потратил, а на хвост садиться не хочется.
Багира просияла. В его планах нашлось место и для нее.
После ужина, когда все разошлись, мы обосновались прямо в комнате ребят рядом со спящим Стасом. Шуренок сервировал кровать банкой консервов, зефиром и шампанским. Семен был настроен не столь миролюбиво. Под тем предлогом, что шампанское нужно беречь для дам, он извлек на свет божий бутылку водки. Шуренк присоединился к дамам. Аннушка была настроена философски, и разговор выходил вполне серьезный, но Семен легко превращал все в шутку. Было в этом вполне изящное чувство юмора и огромный цинизм видавшего виды, но интеллигентного человека. Шуренок ему буквально смотрел в рот, но держался достойно: соглашался не со всем, смеялся не каждой шутке. Но уж если смеялся, то это было похоже на глухие раскаты грома. Когда мы стали замечать, что им явно надоели разговоры, Семен предложил перейти к костру. Они явно обрадовались: все-таки там не так светло.
По дороге мы зашли за Багирой. В сарае была непроглядная темень, и Семен крикнул:
– Багира, если ты здесь, отзовись. Бери всех желающих. Дыру в заборе знаешь?
Из темноты донеслось: «Угу!».
– Давай в дыру и держи курс на огонек.
Прихватив по увесистому полену, мы вылезли в дыру. Костерок получился не большой, но жаркий. Семен сбегал в школу за картошкой. Мы удивились, зачем он ее столько притащил, но он предвидел события:
– Сейчас сюда явится толпа пьяных голодных женщин, и мы откупимся печеной картошкой. Меня-то они не съедят, а вот вас с Аннушкой…
Это был намек на округлость наших форм, но вполне безобидный, поэтому я поддержала:
– Аннушке это не грозит, Шуренок ее съест до их прихода.
Шуренок смущенно оторвался от Аннушки и, гладя совершенно бессмысленными глазами, спросил:
– А что, они уже там совсем озверели?
Семен разошелся:
– А вы разве не слышите, как Татьяна верещит?
Аннушка только тут осмысленно посмотрела на него, уловив имя соей подруги:
– А что с ней?
– Бек решил шашлык поджарить, кушать захотел. Всех, кроме нее, из сарая выгнал, и поджег. Вот, уже не визжит.
Семен говорил с очень серьезным лицом, и Аннушка не могла понять, шутит он, или говорит серьезно.
– Ну и шутки у тебя, Семен!
– Да ты не переживай, они все не съедят. Я сейчас мимо шел, у них для тебя кусочек выпросил.
И он, к всеобщему ужасу, указал на окровавленный кусок бумаги и начал его разворачивать. Аннушка брезгливо подалась вперед:
– Фу, какие глупые шутки! Что это?
– Как что? Ты же анатомию учила. Это печень. Похожа на Татьянину?
– Нет, не очень.
– А ты ее видела?
– Нет, но размерчик явно не ее. Не буду есть, пока не сознаешься, где взял.
Он уже насадил кусочек печени на палку и вертел над угольями:
– Вестимо, где. На кухне. Там исторички парням печень жарят на закуску, боятся, что те с ведра так озвереют, что ужин по второму заходу потребуют. Мне дали кусочек за молчание.
Мы дружно согласились молчать, за что и получили по кусочку сочной, с обуглившейся корочкой, печенки. Проглотив последний кусочек, Аннушка сказала, что попросится к историчкам на кухню. Семен опять принялся за свое:
– Ну, что, понравилась подружка? На мой вкус сладковата, но ничего, жевалась хорошо.
Аннушку передернуло, Семен тут же подначил:
– Что, Танечка в желудке шевелится? Ничего, это не страшно. Хуже, если она тебе являться начнет. Ой, слышишь, ее голос. Вот шустрая, доесть не успели, а она тут как тут.
Мы с Шуренком глупо хихикали, и Аннушка поняла, что шутка не прекратится, пока она ее не примет, и тоже рассмеялась. К костру подошли Багира с Татьяной. Вид у них был обескураженный, они наперебой рассказывали:
– Мышка с Железняковой пропали. Пошли с историками в школу, на танцы. Татьяна с ними. Протанцевав пару танцев, Багира с Железняковой пошли спать, а когда Татьяна минут через десять вошла в спальню, их там не было.
– Мы уже все облазили, думали, они здесь.
Семен встал:
– Посидите здесь, я их найду.
Вернулся он минут через двадцать, ухохатываясь. Багира не выдержала:
– Ну, нашел?
– Нашел, нашел. Сидят рядышком, как воробушки, нахохлившись. Зубами клацают. За школой, на завалинке.