Едва я успел дочитать письмо, как бумага внезапно почернела и загорелась синим пламенем, как если бы сам Ад прорвался с того света. На столе стояло услужливо приготовленное блюдо с водой, но и в воде бумага, пропитанная магнием, продолжала гореть красным пламенем. Несмотря на то, что с улицы уже начали ломать решетку, я, не торопясь, снял икону со стены, за ней обнаружился рычаг. Потянул за него: открылась потайная дверь. Я спустился по лестнице вниз, прошел длинный коридор и вышел на улицу.
Не прошло и трех месяцев, как немцы начали войну. Могилу, указанную в письме, я отыскал в сорок втором году по моей фотографии, под которой мелкими буквами была написана фамилия моего друга. Я не рискнул производить раскопки, а решил воспользоваться одним из фокусов в духе покойного друга: позвонил в гестапо и сообщил, что на его могиле подпольщики устроили тайник. Как я и предполагал, трое гестаповцев отправились на тот свет, а вслед за ними… триста заложников.
Я вернулся к могиле только в первые дни после победы, когда оправился от потрясения, нанесенного мне сообщением о смерти заложников. Под мраморной плитой, треснувшей от взрыва, находился сундук. Поистине, коварству моего друга не было предела: под сундуком была еще одна мина, но она не взорвалась. Помимо нескольких изделий Фаберже в сундуке находилась коллекция бриллиантов и изумрудов, многие из которых принадлежали царской семье. Я взял из награбленного только яйцо из горного хрусталя с чудесным образом внедренными в него драгоценными камнями, составляющими фигуру Афродиты, выходящей из морской волны. Все остальное поместил на хранение в Швейцарский государственный банк с условием вернуть на Родину после того, как на русской земле в 2025 году по заверению Нострадамуса мерзость, рожденная октябрем, найдет окончательную гибель, что возможно только при возвращении императора.
Несколько снов генерала Шкловского
(фрагменты)
Перспектива аллеи с высоткой на Красной Пресне вдали. Пестрый воздушный змей летит над верхушками деревьев. На каток въезжает легковая машина и начинает скользить, вращаясь, по льду. Вокруг нее кружатся дети и фигуристы. Человек с паяльной лампой вырезает из ледяных прямоугольников и кубов вычурные статуи сказочных героев.
– Эй, паяльных дел мастер, – говорит вылезший из остановившейся, наконец, машины агент в штатском, – ты почему вождей не ваяешь, а? Развел тут, понимаешь, зверинец!
– Вождей нельзя.
– Это еще почему? – угрожающе спрашивает человек в штатском.
– Растают. Кто будет отвечать?
– А-а, ну ладно!
Воздушный змей парит между статуями. Человек в штатском следит за ним пальцем.
– Ишь, разлетался!
* * *
В квартире генерала Шкловского раздается звонок. Открывает дверь, за ней – кабанья морда. Хохочущий двойник отнимает маску:
– Здравствуй, брат. Я только что из Финляндии.
Генерал захлопывает перед ним дверь и говорит себе в зеркало: «Нет у меня никакого брата… в Финляндии». На стойке буфета фотография: мальчик в гусарском мундире на коленях у благообразного господина с бакенбардами в кабинете, заставленном произведениями искусства в стиле арт нуво.
– Ты знаешь, – говорит генерал жене, – пожалуй, нужно эту фотографию уничтожить или хотя бы убрать.
* * *
Перед входом в подведомственную больницу генерал замечает черную победу с агентами в штатском. Проходит, делая по пути какие-то замечания, по коридорам больницы между двумя шеренгами висящих вниз головой сумасшедших в смирительных рубашках.
– Это кто? – спрашивает Шкловский.
– Антиподы, – заявляет главврач, – новое веяние в психиатрии.
– Чье веяние?
– Самого Лебедева!
– А-а, нашего Лысенко от психиатрии. Помогает?
– В отдельных случаях.
– Сократите время процедуры до трех минут.
– Лебедев каждый день приходит с проверкой.
– Умываю руки перед гением. Всю жизнь мою руки, потому-то и чистые, – показывает он окружающим.
– Хи-хи-хи-хи, – мерзким механическим голосом хихикает очередной дебил.
* * *
– Извините, но вы должны здесь расписаться, – говорит со смущением главврач в кабинете.
– Что это? – берет генерал в руку бумажку.
Главврач воздевает руки к небу и делает движения, выражающее крайнее сожаление:
– Заявление об уходе с работы, только что с курьером прибыло из министерства. Я могу устроить вас сторожем в музей. Моя жена там работает, она вас возьмет.
Генерал быстро подписывается и подходит к окну, барабанит пальцами по стеклу и начинает читать стихи:
– Истомлен фимиамом зловонной больницы… пошлой шторкой повисшим над бледной стеной… где распятье от скуки пустынной томится… умирающий к ним повернулся спиной…
– Потащился, – продолжает, вперившись лицом в стол его коллега, – костям не согреться трухлявым – хоть на солнце взглянуть перед смертным концом… к окнам жарким прижаться, прилипнуть костлявым… сединой окруженным лицом…
– Есть ли средство, хрусталь, оскверненный уродом… проломив, на бесперых носиться крылах… вместе с я моим горестным годы за годом… на всю вечность под страхом обрушиться в прах? Мы на первом этаже?
– Да, а что?
– Я пошел, – генерал открывает окно и вылезает в сад.
– Адрес… адрес возьмите музея, – протягивает главврач бумагу через окно, и генерал заходит в заснеженные кусты со статуей спортсменки на дальнем плане.
* * *
По трамвайным путям между двумя рядами красных стволов соснового леса идет генерал. Из снежной пурги возникает сказочное видение: трамвай, заставленный вместо сидений кадками с тропическими растениями, статуями, антикварной мебелью. Водителя нет в кабине: трамвай движется сам по себе. В салоне находится девочка лет двенадцати и красивая женщина лет тридцати пяти под вуалью. Отвернувшись, она стоит у окна на задней площадке с сигаретой в руке. Трамвай останавливается и задним ходом возвращается. Двери раскрываются перед генералом. Он берется за поручни, но получает удар электричеством. Девочка подает ему руку:
– Не держитесь за поручни. Мы специально ток подвели, чтобы любопытные дальше порога не шли.
Генерал заходит и оглядывается по сторонам.
– Не удивляетесь, – говорит девочка. – Мы подбираем натуру для фильма… так мы всем говорим. На самом деле мы здесь живем. Моя фамилия Мнишек, а имя Зарина. Чтобы стать самой известной из всех неизвестных знаменитостей мира, я сбежала из дома… из Ташкента далекого. Папу сослали в Ташкент, город хлебный, как говорили тогда, а мама в местном театре нашлась. Она костюмершей служила в театре, а в свое время в гареме эмира Бухарского гурией, и там нахваталась привычек гаремных и мне привила, соответственно. Я жила как в раю, но в провинции разве прославишься, и вот я решила в столицу отправиться.
– А кто твоя спутница, деточка?
– Деточка, хм! Скорее я – неточка, как известный писатель нарек такой тип. Моя спутница актриса французская Карабасова. Снималась у режиссера Кирсанова. Заснула на съемках в Берлине летаргическим сном, а проснулась в Москве. На улице ей появляться нельзя: ее сразу узнают, арестуют и поведут к ловеласу известному. Трамвай пришлось умыкнуть и в нем поселиться. Можно было бы жить в коммуналке, но у тамошних жителей обязательство перед правительством – доносить друг на друга. Не все, правда, доносят, но многие. Можно сказать, большинство.
– Как же вы мне доверились?
– Вам, персонажам, я доверяю. Я вас своим персонажем признала, потому в трамвай и впустила, чтобы историю вашу послушать. Не каждый день можно генерала на трамвайных путях наблюдать без машины. Вы по городу бродите, чтобы от ареста спастись. Разве не так?
– Может быть.
– Все, что вижу и слышу, я в записную книжку вношу вот сюда, – стучит она пальцем по голове, – а потом в другую эпоху, лучшую, если такая наступить или мы въедем в нее, сделаю фильм.