– Донские казачки?
Сёстры улыбнулись, и Евдокимов сразу отметил открытость в широкой улыбке первой и затаённую грусть в сдержанной улыбке второй. Невольно залюбовался последней. Казалось, без всякой задней мысли.
И пока стояли в ожидании лифта, а затем поднимались на свой этаж, шли по коридору, разговор шёл то о прошедших выступлениях, то о дальнейших планах – куда-то по окончании училища сестрицы собирались поступать.
Слушая всё это краем уха, Евдокимов был совершенно спокоен, но стоило разойтись по номерам, как он почувствовал сначала приступ скуки, затем желание чем-нибудь развлечься и уже хотел включить телевизор, когда Женя предложила отметить выступление.
Они оделись и вышли на улицу. Холодный ветер пронизывал насквозь. И хотя снега было немного, ничего не напоминало о весне. Да и какая весна в начале марта? С утра шёл мокрый снег, потом ветер гонял по безликому небу рваные облака, изредка выглядывало холодное солнце, а затем опять всё тонуло в сером тумане. Вечером обещали вывесить списки победителей, а на другой день, после экскурсии по городу, раздать награды и провести гала-концерт.
Когда, отмотав пару километров в поисках магазина, вернулись в гостиницу, списка победителей ещё не было. Поднявшись на лифте, направились было к себе, когда увидели выходивших из своего номера казачек. Женя сообщила им, что списков ещё нет, и пригласила в гости. Сёстры переглянулись, улыбнулись и сказали, что придут. И как только они это сказали, Евдокимов почувствовал приятное, как перед началом концерта, волнение, а затем в голову полезла всякая чушь. Попробовал себя усовестить – бесполезно.
Меж тем всё было готово к приходу гостей. Плотно задёрнуты шторы. Потушен свет, включена настольная лампа. На журнальном столике у окна стояли бутылка сухого вина, пластиковые стаканы, лежали мандарины, шоколад.
Когда постучали в дверь, у Евдокимова ёкнуло сердце. Но это оказались соседи, пришедшие попросить запись выступления с сегодняшнего концерта. Евдокимов пообещал выслать.
Прошло ещё минут десять. Женя предложила начать. Евдокимов разлил. Они молча прикоснулись пластиковыми стаканами. И в эту минуту постучали снова.
Кровь бросилась Евдокимову в голову. Но это были очередные просители.
Ещё через полчаса стало ясно, что казачек не будет, и к их маленькому банкету Евдокимов потерял интерес. И, когда Женя предложила пошататься по гостинице, он охотно согласился.
Отель был огромным, обычно в нём останавливались иностранцы, которых и на этот раз оказалось немало. В основном – финны и немцы. Они сидели в баре, курили и тянули из высоких стеклянных бокалов янтарное пиво. А вот в ресторане, с настоящей живой музыкой, кого только не оказалось. Когда проходили мимо музыкантов в поисках свободного места, один, как выяснилось потом, Евдокимова узнал. Особенно как-то посмотрел и что-то сказал стоявшему рядом гитаристу. Евдокимов сделал вид, что не заметил. И тут их окликнули казачки. Они сидели в нише, у окна, и ели мороженое. Евдокимовы к ним присоединились.
Женя сказала:
– А мы ждали-ждали да так почти половину бутылки и выпили.
Сёстры виновато переглянулись.
Евдокимов взял меню. И, когда подошла официантка, спросил:
– Ну а теперь-то, надеюсь, не откажетесь с нами выпить?
– Нет, что вы, мы не пьём, – в один голос возразили казачки.
– Тогда и мы не пьём, – подытожил Евдокимов и заказал дочери коктейль, а себе кофе.
Когда заиграла музыка, Евдокимов сказал:
– Это хорошо, что не пьёте. Надеюсь, не курите тоже. Что поёте, мы уже знаем. А вот танцуете ли? Кстати, как вас зовут? Мы до сих пор так и не познакомились.
Весёлая, прямо как в «Евгении Онегине», оказалась Олей, грустная – Таней.
– Танюш, а пойдёмте танцевать?
И она, мило покраснев и переглянувшись с сестрой, тут же поднялась.
И что его дёрнуло пригласить её на танец? Не иначе – вино. Будь он трезвым, вряд ли бы пригласил. И сразу нахлынуло столько, казалось бы, навсегда похороненных переживаний. Было такое впечатление, словно он впервые ведёт даму на танец. Сто лет он ни с кем не танцевал и думал, уже никогда не будет, и надо было такому приключиться!
Ему приходилось видеть, когда между гастролями играл на свадьбах в кафе и ресторанах, как танцуют надоевшие друг другу супруги, случалось наблюдать, как танцует только что познакомившаяся пара, но никогда ещё не видел такой застенчивости на лице на столько лет моложе его девушки, да ещё такой красивой донской казачки. Ничего подобно он не испытывал тысячу лет и совершенно не чувствовал своего возраста, а ему буквально месяц назад стукнуло сорок девять. Голова его плыла, уши заложило, он был полон самых невозможных желаний и не мог произнести ни слова. Да и о чём говорить? Теперь он со стыдом вспоминал, как во время танца ему ужасно хотелось поцеловать Тане руку, и не сделал этого лишь благодаря невероятному усилию над собой. Ещё неизвестно, как бы она к этому отнеслась.
Когда закончился танец и под инквизиторским взглядом дочери они вернулись на место, к Евдокимову подошёл узнавший его музыкант.
– Прошу прощения, – сказал он, – вы случайно не Анатолий Евдокимов?
– Он самый.
– Не желаете чего-нибудь исполнить?
– Почему бы и нет?
И, когда поднялся, уловил удивлённый Танин взгляд. Таким знакомым и так много сказавшим показался ему он.
Маэстро объявил в микрофон, что у них в гостях «тот самый Анатолий Евдокимов, который» и так далее… За некоторыми столиками в сторону эстрады с недоумением обернулись. Но когда Евдокимов запел один из своих хитов, послышались сначала робкие, а затем дружные аплодисменты. Затем он исполнил ещё один хит и, поблагодарив музыкантов, вернулся за столик. Сразу же осадили пьяные поклонницы с просьбами расписаться на пачках сигарет, в развёрнутых записных книжках. Разумеется, ему было приятно, и только для виду Евдокимов хмурился. – Теперь и посидеть не дадут, – сказал он. – Может, всё-таки поднимемся в номер?
На этот раз сёстры согласились без колебаний.
Евдокимов оплатил заказ, и они подались на выход. И как-то само собой получилось, Женя с Олей пошли впереди, Евдокимов с Таней – следом.
– Хорошо поёте! – царапнула взглядом Таня.
– Вы – тоже. Кстати, не заглянуть ли – может, вывесили списки?
– А и правда, пойдёмте?
И они потащились длиннющим коридором, который опоясывал гостиницу кольцом и даже выходил на улицу, соединяя прерванные здания остеклённым проходом.
Списков не было, и свет в ординаторской ещё горел.
Женя изобразила на лице крайнее удивление:
– Неужели до сих пор заседают?
– Что ты хочешь – столько народу выступало!
Они направились к лифту.
В номере казачки расположились по обе стороны журнального столика в креслах, Евдокимовы – на кровати напротив. Евдокимов разлил вино, поднял свой стакан, сказал:
– За надежду!
– Которая умирает последней! – подхватила дочь.
– Или не умирает никогда.
– И такое бывает?
– И не такое бывает.
– С ума сойти!
– Же-эня…
Все сделали по глотку, не опуская стаканы, потянулись кто к долькам мандаринов, а кто к шоколаду.
Разговор зашёл о концертной деятельности Евдокимова, и он стал рассказывать, как пробивался на эстраду. Не только казачки, но и Женя слушали с интересом. Особенно забавной показалась история с первым выступлением.
– Когда открыли занавес и я увидел такое огромное количество устремлённых на сцену глаз, у меня совершенно вылетело из головы, что будем петь. Ударник отсчитывает палочками счёт, а я лихорадочно соображаю, какая же это песня.
Женя спросила:
– И что?
– Не уронил честь мундира. Пару куплетов, правда, от волнения проглотил.
– Пару куплетов?
– Пару слов, разумеется.
Когда кончилось вино, всех опять потянуло смотреть списки.