.. Христос везде чист и светел, хоть в православном, хоть в
католическом... Да хоть в пещере... А здесь кровью пахнет. И молиться
совсем нельзя, уста ссыхаются.
- Так... Еще что чувствуешь?
- Плохое место, - подумав, заключил старшина. - Что еще сказать?
Лучше бы уйти отсюда и не поганить душу...
- Терпи, Сыромятное, ты же дьякон, - проговорил Пронский. - Да еще и
солдат-разведчик.
- Поэтому меня и оставили в группе?
- Почему - поэтому?
- А чтоб я сказал, что в этом храме творится?
- Молодец, догадливый...
- А если бы я погиб? И не дошел?
- Куда бы ты делся? Над тобой же ангел-хранитель...
- Ну, а если язык не придет?
- У нашего языка сегодня последняя ночь. Уже сегодня вечером он
загрузит самолет и улетит из Германии, причем, в неизвестном направлении.
- Ничего себе информация... Потому и людей не жалели?
- Дорого яичко ко Христову дню...
- Кто хоть он такой?.. Или совсем нельзя?
- Нет, теперь можно. - Пронский послушал канонаду зенитных орудий и
гул разрывов. - Ты же один остался, некому рассказывать, а "смершовец"
сейчас далеко... Ждем мы с тобой, старшина, особо доверенную личность
Третьего рейха, генерала фон Вальдберга.
- Если фон, значит, аристократ?
- Из старых, роду лет пятьсот, барон...
- Интересно, - шепотом обронил Сыромятнов. - Наконец-то научились
улавливать нюансы. Князь барона берет, верующий верующего... И куда потом
с ним? Через линию фронта?
- Зачем?.. Здесь поговорим, может, поладим, напросимся к нему в
попутчики-
Старшина замолчал и пересел чуть подальше.
- Никому не расскажу?.. Да, пожалуй...
- Ты о чем?
- Если доверяете такое, значит, мне тоже не светит?.. Соболь правду
сказал, мы все смертники... Кроме вас.
- Под Богом ходим, старшина. Только каждый под своим.
По улице прошли двое полицейских в касках и с винтовками. На минуту
остановились и о чем-то заговорили, глядя то на костел, то в небо, откуда
падали искристые отблески разрывов. Пронский нащупал рукоятку ножа под
плащом, и те словно почувствовали опасность, двинулись своей дорогой.
Потом с тяжелым ревом пронеслись в темноте две пожарных машины и грузовик
с солдатами.
- Нет, я ничего, - прошептал Сыромятное, когда все стихло. - В
Страстную неделю убивать нельзя, нельзя приносить кровавые жертвы. А
умирать можно. Если мученической смертью, за веру, то вообще за Христом
пойдешь...
- Ладно, христосик, сиди и молись, чтоб генерал пришел.
- Нельзя здесь молиться... Не могу... Уж не черная ли месса тут
была... Душа трепещет... Будто кровавые жертвы приносили...
Старшина затих и лишь изредка со всхлипом переводил дух, будто перед
этим долго плакал. И должно быть, даже в этом месте Господь услышал его:
на улице тихо заурчала легковая машина и скоро остановилась на
противоположной стороне.
- Пропускаем в костел, - шепнул Пронский. - Встань за дверь.
Шофер давно уже вышел из машины и открыл заднюю дверцу, но оттуда
никто не появлялся. Наконец вылезли ноги в сапогах, и затем из тесного
пространства выдавился толстый человек в шляпе и распахнутом пальто,
из-под которого поблескивали детали генеральского мундира. С собой он
вытащил угловатый чемоданчик, который не выпускал из руки.
Когда выбрался второй, никто не заметил - все заслоняла спина, однако
рядом с толстым очутился тонкий, в шинели и каске - этакий типичный
гитлерюгенд. Они подошли к стальному заборчику перед костелом и оказались
в пяти метрах от разведчиков.