Еще
немного, и Хортов поймал бы его за ногу, однако Пронский услышал плеск и
резко развернулся.
- Все, мой черед! - прохрипел Андрей и сделал бросок вперед, но
серебряная голова бесшумно исчезла - ушла под воду или растворилась в
бликах морской ряби. С обеих сторон послышался женский смех: белая тетка,
словно колесный пароход, все еще молотила руками воду, а справа скакал
резиновый мяч, брошенный кем-то с мола. Хортов поплыл к берегу, озираясь
по сторонам, и когда нащупал дно и встал на ноги, заметил слева еще один
мяч, появившийся из воды между ним и теткой.
Андрей бесшумно нырнул наперерез и с упреждением, но промахнулся
метра на четыре - поднырнуть не удалось, хотя Пронский еще плыл. Можно
было незаметно оставаться позади, пока он не встанет на ноги, однако
ярость обжигала голову и толкала на противника.
- Стой! - крикнул он и устремился вперед.
Пронский остановился и повернулся лицом - воды ему было по грудь.
Вероятно, он не ждал нападения с ходу, поднимал и встряхивал руками, делал
дыхательную гимнастику. Хортов нырнул ему под левый бок, одновременно
перехватывая руку и ногу, но мельница не получилась, противник сильно
качнулся назад и оба рухнули в воду. Он почти выскользнул, щукой уходя по
дну, и в последний миг в руках оказалась его лодыжка. Оседлав ногу
Пронского, Андрей взял ступню на болевой прием, - тот наугад бил свободной
ногой и пытался вывернуться. Удерживая его, Хортов высунул голову, хапнул
воздуха и не выпуская ноги, схватил шею противника в замок. Тот вцепился в
руку, впился ногтями и задергался судорожно и мощно - начал захлебываться.
Андрей встал на ноги и потащил его к берегу. Пронский хрипел,
срыгивал воду и не сопротивлялся. Вода текла по руке и обжигала кожу...
И уже на отмели, швырнув отяжелевшего и малоподвижного противника,
Хортов сел рядом и, почувствовав, как утекает ярость и подступает обида,
выдавил с мальчишеской злостью:
- Что ж ты делаешь, гад?..
7
Два человека, отправленные к костелу, не вернулись.
Уже на рассвете приехал на мотоцикле Соболь, с мокрой от крови
штаниной и осколком в бедре - попал под бомбежку. Скорее всего, то же
самое случилось и с другими разведчиками: едва улетели наши
бомбардировщики, с запада нагрянули американские. Воздушная тревога
длилась до утра, а на восходе солнца с востока потянулись косяки наших
штурмовиков и во дворе пивоварни заработал зенитный пулемет.
Сыромятное, как мог, прочистил и обработал рану на ноге Соболя,
однако закончив перевязку, сказал Пронскому, что дело худо, скорее всего
задета кость и сухожилие: в горячке хоть и хромал, но шел, а полежит день
- не встанет.
Должно быть, Соболь понимал свое положение, весь день лежал тусклый и
задумчивый, пил только воду и о чем-то шептался со старшиной. Когда
стемнело, капитан сел рядом с раненым, пощупал лоб.
- Плохи твои дела, брат...
- Не надейся, стреляться не буду, - сказал Соболь в стену. - Если
тебе... если сам можешь - давай. Прямо здесь. И сразу. Целый день ждал,
когда подойдешь...
Пронский молчал, глядя ему в затылок. Двадцатишестилетний майор был
кадровым офицером-разведчиком. Из всей группы, теперь уже погибшей, он
единственный был вызван к Командующему фронтом Жукову и получил от него
личный приказ подобрать людей и поступить в полное распоряжение Пронского.
Маршал не назвал его фамилии, а лишь представил, добавив, что
начальство нужно знать в лицо, как Господа Бога.
- Я и раньше понимал, мы все - смертники, - он по-прежнему говорил в
стену и как бы даже слегка сжимался - возможно, ждал выстрела.