- Подводит тебя внутренний
голос. Или глухой, не слышишь его... Куда же ты лезешь, парень? Не меня -
тебя сомнут, в куски порвут и кровь вылакают. Ты хоть понял, с чем
связался?
- Объясните - пойму.
- Не прикидывайся овечкой. Разинули рот - свобода слова, гласность...
Есть на свете вещи, о которых не только писать, думать нельзя, поскольку
мысль материальна. Чем сильнее человек, тем мощнее голос его мысли. Это
как табачный дым: в одной комнате покурил - по всему дому слышно...
Сколько нездоровых интересов возбудил своей статьей, подумал? Нет, и в
голову не пришло. - Между тем Пронский налил коньяку и теперь грел его в
руке. - Если даже Сыромятное на тебя вышел. Монах, думающий о Боге!.. И
погиб мгновенно. Следующая очередь не моя - твоя.
- Угрозы по телефону были, - вспомнил Хортов. - Голос такой рычащий,
низкий баритон, как у вас.
- Значит, уже приговорили, - спокойно заявил Мавр и поднял стаканчик.
- За твое здоровье, гость!
- Кто же приговорил?
Он вылил коньяк в рот, пошевелил языком, медленно проглотил и то ли
паузу потянул, не желая отвечать, то ли наслаждался послевкусием. Смуглое,
кофейное лицо его не выдавало никаких чувств и мыслей - он был как эта
старая, непрозрачная бутылка, в которой нельзя было рассмотреть
содержимого. А шрам на щеке напоминал отклеившийся край маски...
И на прямые вопросы он не отвечал.
- Ты что, писать об этом собрался? Так сказать, продолжение следует?
- Пока не знаю, - усмехнулся Андрей, разглядывая бутылку. - Тем
более, если меня приговорили...
- Не смейся, парень, - оборвал Пронский и поежился: солнце опустилось
в тучу над морским горизонтом, но от красного, огненного разлива на воде
потянуло холодом. - Как ты там написал? Операции, проводимые особым
отделом Коминтерна, и его идейное наполнение имели настолько мощное
притяжение, что человек, попавший в лоно этой организации, готов был
изменить судьбу - имя, фамилию, национальную принадлежность. Это была
религия, требующая для себя безраздельной власти над человеком... Так
примерно, да? А ведь правильно написал, но не осознанно. Чужая для тебя
эта мысль, не проникся ты ей, сказал, а не узрел внутренней опасности.
Иначе бы не стал показывать дорогу ко мне. Ты законченный атеист, и не
понимаешь, что такое религия. Тем более, сектантского толка, с черными
мессами и жертвоприношениями. Нельзя смотреть в глаза Вию. Ты любишь
сказки? Пронский выпил коньяка в одиночку, поднялся из-за столика,
повернулся спиной и стал есть айву, срывая с ветки.
- По плодам узнается дерево... Ну, рассказывать? Или уйдешь? С
билетами отсюда тоже напряженка, но у тебя бронь...
Хортов был сбит с толку и тоном, и внезапным предложением; понял лишь
одно - начинается какой-то новый поворот в отношениях.
- Сказки я люблю, - сказал он.
- Значит, должен знать принцип: чем дальше, тем страшнее. А еще на
ночь глядя...
Он что-то решал для себя, делал выбор и потому отвернулся, чтобы не
было видно лица.
- Не так страшен черт, - сказал Андрей. - Где наша не пропадала.
- Это что у тебя на руке? - вдруг спросил
Пронский.
Хортов только сейчас вспомнил о браслете: как-то незаметно он
перестал давить, кровообращение наладилось и, пожалуй, можно было снять
его.
- Подарок любимой женщины, - уже привычно отмахнулся он.
- Семья есть?
- Только жена, да и то формальная.
С моря подул ветер, ровный и с нарастающим гулом, словно набирающий
обороты пылесос. По воде побежала короткая и мелкая, с пенным гребешком
волна.