И бараки были еще ничего, на окнах кое-где
даже занавески есть. Появление генерала вызвало тихое изумление у
обитателей, привыкших только к милицейской форме и малым званиям.
Молчаливые, серо-синие и бесполые люди таращились беззлобно и по-детски
любопытно. Мавр спросил Василия Егоровича, однако ни по имени, ни по
фамилии такого не знали. Привычные человеческие опознавательные знаки уже
были ни к чему, существующий здесь мир человекоподобных давно обратился к
приметам естественным, природным: одноногий дед оказался всем известен и,
вроде бы, даже почитаем, ибо из собравшейся толпы теней выделился, как
почудилось, худенький мальчик, и тотчас вызвался проводить.
Они пошли вдоль бараков к головному, двухэтажному, и по пути,
расспрашивая проводника, Мавр назвал его мальчиком, на что тот ответил с
легким вызовом:
- Я не мальчик!
- Значит, молодой старичок! - безобидно пошутил Мавр.
- Я - женщина! - с достоинством заявило это существо и стащило с
головы серо-синюю, когда-то вязаную шапочку.
Из-под нее высыпались длинные, не мытые серые волосы. На кончиках,
как остатки былой роскоши, виднелась краска цвета спелой вишни...
Женщина привела Мавра на второй этаж, оставила у двери в темном,
пахнущем тюрьмой коридоре и, постучавшись, вошла. Что говорила, было не
слышно, однако минуты через три, под яростный мат выскочила обратно и
бросилась вниз по лестнице.
Кажется, тесть гостеприимством не отличался или находился в плохом
настроении.
Мавр шагнул через порог и сощурился от яркого света: чуть ли не во
всю стену было сдвоенное окно на солнечную сторону. Василий Егорович
полулежал на скрипучем, продавленном диване и смотрел немой телевизор. Это
был старик лет под восемьдесят, с белой и густой, как у Карла Маркса,
бородой и суровым, немилостливым взором глубоко посаженных глаз. Вместо
правой ноги торчала культя, обернутая штаниной.
- Здорово, Василий Егорыч! - весело сказал Мавр. - Вот ты куда
забрался!
Тот смотрел пытливо, строго и с заметной настороженностью. Изучал,
исследовал, сканировал его с упрямством машины: это был сильный, умный и
безбоязненный человек, но побитый жизнью, как сукно молью: полуобнаженные
руки от пальцев до локтевых сгибов были увиты синими наколками,
просвечивающими сквозь густой седой волос. И ни одной дешевенькой - все
высокохудожественная работа, от банального северного солнца до сцены
грехопадения Адама и Евы возле древа познания, которым служила сама рука.
Видно, у Томилы на роду было написано - посидеть в тюрьме: папаша
оттянул не один срок...
- Не знаю. Кто такой? - выгреб из газет, лежащих на табурете, очки с
мутными стеклами, надел. - Вроде бы не знакомы.
Мавр не спеша расстегнул и снял шинель: в комнате было тепло и
довольно уютно - даже обои свежие. В переднем углу стоял школьный верстак
с горой мелких стружек, а на стене десятка четыре всевозможных резцов по
дереву и множество карандашных рисунков, непонятных набросков и несколько
готовых работ с орнаментами - все выдавало увлечения хозяина.
Мавр медлил, искал, куда повесить фуражку, пристраивал шинель на
спинке дивана. Освобожденные ордена и медали звенели от каждого движения.
- Давай знакомиться! - подал руку. - Виктор Сергеевич Коноплев, твой
зять.
Или тестю не помогали очки, или он все-таки заволновался - снимал и
надевал их несколько раз, пока не отшвырнул в сторону.
- Это как понимать?
- Вчера я вступил в законный брак с твоей дочерью Томил ой, - с
гордостью заявил Мавр. - Держи руку, папа.