Баржа двигалась на север, и с каждым днем в железном чреве
становилось холоднее. Он потерял счет времени и одновременно обнаружил,
что начинает видеть в темноте - по крайней мере, когда разогревался и
ползал по ящикам, видел их очертания и всегда точно возвращался на место.
Но скоро и это перестало помогать: иногда баржа становилась на якорь (он
думал, что наступила ночь), и когда трогалась, то по корпусу гремел лед и
в трюме стоял настоящий мороз и в банках с компотами тоже брякало.
От холода он не мог даже погрузиться в дрему, как это было раньше, и
люди подземелий не стали больше приходить, как бы он не напрягал волю. И
когда Андрею сделалось одиноко в промерзшем трюме, он начал стучать,
используя для этой цели жестяные банки с консервами. В первый прием (или
день) его никто не услышал, потому что в кормовой части на полную мощь
ревели дизели, а в носовую ходили редко - если становились на якорь или
причаливали. Он переместился к переборке (трюм был разделен на два отсека)
и бесполезно стучал там очень долго с монотонностью дятла.
После долгого перерыва - возможно, ночь прошла, люк неожиданно
открылся сам, поток ярчайшего света ударил в трюм и ослепил Андрея, Он не
видел, как спустили железную лестницу, и проморгался, когда женщина в
телогрейке, высунувшись из люка, кого-то звала. Прибежали четверо мужчин,
как потом выяснилось, вся команда, Андрея вытащили на палубу и унесли в
натопленный кубрик. Его не ругали, не читали морали - напоили горячим чаем
с водкой, потом накормили, переодели и уложили в теплую постель.
Он и здесь не уснул, лишь закрыл глаза и, опустившись в легкую дрему,
попытался вызвать людей из земных недр, но они не появлялись, потому что
где-то рядом звучали голоса. Тогда он прислушался и понял, что его скоро
ссадят на берег: капитан и команда не хотели везти его в Салехард, чтобы
избежать разбирательства. Они договорились молчать, а то, что Андрей съел
и попортил товар, можно списать на естественный бой.
Его высадили ночью у высокого, обрывистого берега, где был крохотный
деревянный причал с катером и двумя лодками. Дали большеватый и старый
полушубок, сапоги с портянками и шапку с кокардой речфлота. Еще на всякий
случай и в последний момент женщина принесла трехлитровую банку сливового
компота. Едва баржа отвалила, Андрей выбросил компот в реку, ибо не то,
что есть, смотреть не мог на него, и стал забираться по обрыву, держась за
натянутые веревочные леера.
На чистом, мшистом берегу оказался высокий рубленый дом с окнами на
воду, но не видимый с реки. За мутным, плачущим стеклом горел маленький,
туманный огонек - скорее всего, свеча. Андрей подошел к крыльцу, и в это
время дверь распахнулась, вышел человек с керосиновым фонарем и поднял его
над головой.
- А, бродяга! - весело сказал он. - Ну, проходи, проходи, давно
поджидаю.
Андрей замер и прирос к земле: этот человек был знаком! Он не раз
виделся ему в полудреме, точно такой же, с пышными седыми усами и крупным,
раздвоенным подбородком.
Разве что одежда другая - облезлый вытянутый свитер и штаны из
прорезиненной ткани.
- Ну, идем, чего встал-то? - поторопил он и махнул фонарем. - Давай,
заходи, не май на дворе. Какая удача мне была вчера - Вещий Гой явился! Я
уж обрадовался, думал, к моему року руку приложит, просиял, а он пришел за
тебя просить...
- А кто это - Вещий Гой? - с подступающей радостью спросил Андрей.
- Как кто? Хранитель Святых Гор Атенон... Ну, ты заходи в избу-то,
счастливчик!
Неуклюже запинаясь о ступени, Андрей наконец перешагнул порог, и
сразу же в лицо толкнуло обволакивающим теплом и духом свежеиспеченного
хлеба.