Потом скажут, не уберегли молодого талантливого... Ладно, купи
мне бутылку водки и отвези домой. С сегодняшнего дня я в отпуске, но без
отпускных, потому что временно отстранили и служебную проверку затеяли.
Подозревают в разглашении служебной тайны. Но вот пусть умоются! Я же
бывший взводный, а у нас есть свой метод защиты...
***
Страсть к бродяжничеству у Андрея появилась очень рано, почти
одновременно со страстью к живописи. Возможно, потому, что он родился в
поезде. Отца переводили из одной части в другую, и первое время вместо
кроватки он спал в чемодане. Пятилетним ушел из военного городка в
Красноярском крае и пропал на четыре дня. Искали его всем гарнизоном, на
вертолетах и нашли в тайге, в сорока километрах от ближайшего жилья. Тогда
все думали, что он просто заплутал, но он убегал от солдат, когда его
обнаружили, и не давался в руки по причине обостренного чувства и детского
страха. Правда, так никто не мог объяснить странной способности ребенка к
ориентации в пространстве: четверо суток Андрей двигался строго на север.
Сам он помнил этот побег смутно, вернее, его обстоятельства и детали
- где ночевал, что ел, но зато отчетливо и всю жизнь помнил причину,
почему ушел, и тут родители никак не хотели ему верить. Отец был военным -
когда-то остался на сверхсрочную, потом закончил офицерские курсы и
кое-как выслужился до капитана. Он очень гордился этим, любил форму,
хромовые сапоги, оружие, всюду таскал за собой сына, учил ходить строевым,
стрелять, ползать - короче, готовил его к службе, в результате привил
отвращение к ней. В пять лет Андрей еще не понимал, что такое ненависть,
не умел выразить своих чувств, а просто от однообразной, типичной жизни
слишком рано ощутил тоску и неприятие окружающего мира. Когда родители
уходили на службу (мама служила в финчасти), он забирался под казенный
диван в казенной квартире и плакал, не осознавая причины.
- Что же ты ревешь-то? - негодовал отец, когда случайно заставал сына
с красными глазами или слезами. - Ты же мужчина, будущий офицер Советской
армии! Отставить! Чтоб больше не видел! Иначе сниму ремень!
И снимал раза три, после чего загонял под тот же диван и плакать уже
не хотелось.
Он все время убегал на опушку леса, который начинался сразу же за
деревянным щитовым бараком, за изгородью военного городка. В два раза выше
всех деревьев, словно царь, стояло огромное старое дерево неведомой
породы. Должно быть, верхушку когда-то изломало ураганом, и потому в обе
стороны, словно поднятые человеческие руки, выросли две ветви. Андрей
старался не смотреть на него, пробегал мимо, на болотце, где росла морошка
и княженика, однако взгляд сам собой притягивался к дереву и охватывал
страх. Нет, даже не страх, а нечто другое - жуткое и радостное оцепенение,
как от прикосновения к неестественному, непривычному, возможно, к
проявлению Божественного. Дерево не могло быть таким!
И от этих смешанных, сильных и необъяснимых чувств он начинал плакать.
И вот однажды наревевшись всласть, он поднял голову и увидел не
дерево на горизонте, а человека ... Он стоял над всем окружающим лесом,
протягивая ему руки, и будто мания к себе. Солнце садилось в тучу,
пространство вокруг потемнело, а человек показался огненным, высокий,
островерхий шлем искрился, латы на груди источали свет, и от рук
расходились радужные круги.
С этого мгновения Андрей потерял страх, забыл о себе и сам не
заметил, как пошел к этому человеку. Тогда ему было не удивительно, что и
ночью он оставался таким же красным, сверкающим и манящим; он звал за
собой, хотя не произнес ни одного слова, и Андрей шел к нему, вскинув
голову и шепча одни и те же слова:
- Я иду, иду за тобой!
Он не ощущал времени - все казалось, будто не кончается один день.