Президенты стеснялись брать его в зарубежные поездки, но терпели и не
отпускали от себя по одной причине - Козенец озвучивал то, что они думали,
но сказать не могли, поскольку исполняли роли демократов. По оценкам
прессы, он состоял при нынешней власти своеобразным юродивым, выкликающим
правду в царские и любые другие глаза, слыл эдаким заступником
оскорбленных, униженных и обобранных. Но газетчики его недооценивали:
Козенец был символом преемственности власти, скипетром и державой, без
которых писать указы и управлять государством можно, однако сидеть на
троне нельзя.
Все его предсказания, а проще говоря, очень точный аналитический
расчет, всегда сбывался; если его посылали в третьи страны специальным
представителем, то он с блеском решал сложнейшие проблемы международных
отношений, и казалось, быть ему при властелинах до конца своих дней. Но
несколько месяцев назад президент снарядил корабль, взял свою команду,
толпу журналистов и поплыл по Волге. Сначала он выбросил за борт своего
пресс-атташе - будто бы сказал, что тот похож на чертика из табакерки (а
он и в самом деле походил!), и пока матросы вылавливали несчастного из
воды, разгневанный самодержец неожиданно увидел Козенца, и, говорят,
поднял перст указующий.
- И тебя я сброшу с парохода современности!
По рассказам очевидцев, Козенец приблизился к нему и сказал некую
фразу, которую потом толковали в самых разных интерпретациях, но смысл был
примерно такой:
- Папа, - будто бы сказал он. - А тебе пора в Горки. И о втором сроке
не мечтай.
Козенца не сбросили с корабля, а ночью высадили на первой же
пристани, но утром президент будто бы пожалел о случившемся и целый день
ходил хмурым и никого видеть не мог.
Испорченные отношения с первым лицом ничуть не повлияли на отношения
со вторым. Козенец отлично служил переводчиком премьеру, который всюду
таскал его за собой: обладая поразительным косноязычием, премьер не умел
доходчиво истолковать свою мысль, но никто не догадывался, что обратный
процесс точно такой же - надо было еще и правильно воспринимать чужую речь.
Мавр не был знаком с Козенцом, однако полученный от Бизина прямой
личный телефон, по которому звонили только близкие, оставлял надежду быть
выслушанным: говорят, независимо от опалы, его продолжали доставать все,
начиная от губернаторов.
Трубку долго не брали. Потом как-то неожиданно послышался чуть
сдавленный голос - Козенец что-то жевал.
- Я располагаю полной информацией по проблеме ценных бума! Веймарской
республики, - сразу же заявил Мавр. - Насколько мне известно, ты
интересовался этой темой и обсуждал ее с премьером.
Он понял, о чем начинается разговор, перестал жевать.
- Войтенко, это ты?
- Нет, у меня другая фамилия и мы незнакомы.
Телефон на самом деле оказался надежным - не послал и не бросил
трубку.
- Добро, что от меня требуется?
- Встретиться и обсудить.
- Обсуждать я готов, но о каком пакете идет речь?
- Это пакет Третьего рейха. Небольшая пауза могла означать, что
Козенцу стало интересно.
- Где сбежимся? - спросил он просто.
- Ровно через два часа буду стоять на Кропоткинской у постамента
памятника. Увижу - подойду сам.
- Годится!
Мавр открыл шкаф, потянулся за генеральским мундиром - Козенец
по-мальчишески любил военных, у Брежнева выпросил звание полковника, ни
одного дня не прослужив в армии, и было бы к месту явиться на встречу при
всех регалиях, однако представил, как будет стоять возле памятника, да еще
рядом с метро, где постоянный поток пассажиров, - форма засвечена,
наверняка у всех ментов по Москве ориентировки.