- Моя жена сейчас находится в заключении, осуждена за мошенничество
на пять лет, сидит в Архангельске. Походатайствуй, чтобы срок убавили. А
то и вовсе освободили. Я посмотрю, на что ты годишься.
- Будет сделано.
- И разыщи мне Хортова! Из-под земли достань!
***
Последние два года Алябьев на народе, или, как сейчас принято
говорить, в свете не появлялся, не выезжал из города, поскольку
государственную дачу отняли еще в девяностом, в период борьбы с
привилегиями; мало того, редко выходил из дома, и если сидеть в четырех
стенах становилось невыносимо, то выбирался после одиннадцати вечера, в
метель или дождь, когда на улице мало прохожих.
Снятие с должности совместилось с двухмесячным арестом: первого
заместителя Председателя Центрального банка допрашивала специальная
комиссия - что-то вроде ЧК, которую интересовали тайные операции с
золотовалютными резервами и зарубежные счета КПСС. Он был ведущим
специалистом по этим вопросам, много чего знал и теперь с ужасом слушал и
смотрел на вчерашних рьяных комсомольцев, партийных чиновников и просто
уличную шпану, заброшенную с митингов на вершину власти. Они были полными
дилетантами в области дознания, как, впрочем, и в сфере финансов, и от
этого становились еще опаснее, ибо не ограничивали свои фантазии.
Комиссарам казалось, что бывшие высокопоставленные банковские работники в
последние дни советской власти утащили все золото, деньги и распрятали по
кубышкам. Поначалу Алябьев еще пытался объяснить, что такое
внутрибанковский контроль, как проходят наличные и безналичные деньги, но
вскоре понял всю бесполезность таких разговоров.
Его содержали в подвальном этаже какого-то государственного
учреждения, и через несколько недель изнурительных, круглосуточных
допросов без сна и пиши стало ясно, что просто так его не отпустят, и
Алябьеву пришлось кое-что сдать. Но после короткого отдыха, пищи и сна он
пожалел о своей слабости, эти "чекисты" отбросили наигранно-уважительный
тон и стали откровенными, изощренными садистами. На допросах его раздевали
догола, заставляли стоять на стуле в таком виде, три раза в день кормили
селедкой, а потом двое суток не давали воды - это не считая издевательств
и оскорблений.
Тогда он сказал, что все документы относительно зарубежных счетов и
расходования резервов находятся на отнятой даче и что он готов показать
тайник.
Видимо, комиссары решили, что он сломан, посадили в машину без
наручников и повезли по Варшавскому шоссе.
Бежать он собирался с дачи, где хорошо знал округу и потаенные места.
Конвоировали его два паренька комсомольского возраста, крепеньких, но явно
недокормленных, а бывший финансист не изболелся, хорошо питался, занимался
спортом, отдыхал на курортах и к пенсионному возрасту ничуть не сдал.
Но по пути планы резко изменились, после того как угодили в плотную
пробку. Когда один из охранников сомлел от жары и открыл дверь, чтобы
проветрить раскаленный салон, Алябьев буквально вышвырнул его из машины и
убежал. Пять дней он скрывался у случайных, по отдыху в санатории,
знакомых, написал письмо в комиссию по правам человека при ООН, отправил
через мидовских друзей, затем еще неделю отсиделся у высокопоставленного
приятеля на даче, после чего спокойно пришел домой.
Почти три года его не трогали, не признавали, не замечали, и забытый,
он наконец-то испытал радость жизни простого, никому не нужного человека:
донашивал старые вещи, продавал набор советского чиновника -
видеоаппаратуру, ковры, румынскую гнутую мебель, пил обыкновенный кефир,
ел супы из брикетов и тушенку двадцатилетней давности из разворованных
мобилизационных запасов.