- Посмотри на мир, в котором ты живешь. Поставь свет, отыщи нужный
ракурс - ты умеешь это делать. Тебе же тесно в нем?
- Тесно, - обронил Хортов.
- Что тебе мешает вырваться?
- Привычки, предрассудки, - он запустил двигатель и отчалил от
обочины. - Я слишком долго жил в этом мире, и он излечил меня.
- Потому пришлось разыскивать тебя. А сделать это должен был ты сам.
- Мне нужно привыкнуть к этому состоянию.
- Привыкай. Но все время думай обо мне.
- Разве мы... расстаемся?
Дара замолчала, облокотилась на спинку переднего сиденья и лишь
посматривала на него с чарующей тихой улыбкой.
- А ты не хочешь? - наконец спросила она.
- Куда едем? - ушел от ответа Андрей.
- Я покажу.
Всю дорогу он чувствовал неотвратимое желание обернуться,
прикоснуться к ее руке, но сдерживался, за что однажды получил
благодарность.
- Не все потеряно, Бродяга!
Они долго и, на первый взгляд, беспорядочно крутили по Москве, пока
не очутились на Краснопресненской набережной. Дара оживилась, неожиданно
погладила браслет на его руке и сказала ласково:
- А сейчас на светофоре повернем направо, и еще раз направо.
Через пять минут Андрей выполнил два поворота и оказался в тупике:
улица упиралась в неказистый трехэтажный дом довоенной постройки,
обшарпанный и торчащий среди высоток, как гнилой зуб. На деревянном
козырьке единственного подъезда из огромных кадок выползали змеи
виноградных лоз, увивающих стену до самой крыши, и уже оттуда свисали
зеленые побеги с крупными листьями. Зрелище это было неуместно, даже
безумно для московского климата и приковывало внимание.
- Вот здесь я живу, - объявила Дара и потянулась. - Квартира семь,
третий этаж. Теперь это и твой дом, можешь прийти, когда захочешь. Запомни.
- Я запомнил, - бросил Хортов. - Зачем здесь виноград?
- Чтобы ты не перепутал дом. В Москве больше такого не увидишь, -
горделиво сказала она и снова погладила руку с браслетом. - Ура, я Дара!
- До свидания...
Стремительным движением она вдруг склонилась, поцеловала его руку на
руле, осыпав ее сверкающими волосами, и выскочила из кабины.
Хортов почувствовал сильнейшее волнение и толчок протеста, запоздало
отдернулся, но когда выглянул на улицу, Дары уже нигде не было.
Не поверив своим глазам, он выбрался из машины, огляделся, после чего
подергал ручку двери подъезда - заперто на кодовый замок.
Он обошел дом вокруг, посмотрел на оторочку из виноградных листьев -
ни в одном окне не было света, хотя на улице смеркалось. Потоптавшись еще
несколько минут, Хортов сел на кирпичный парапет крыльца, прижался спиной
к стене и вдруг ощутил забытую и щемящую волну бесприютности, как в чреве
холодной баржи. Он помнил, чем заканчивается это чувство - обязательными
слезами, потому сел в машину, круто развернулся, заехав на газон, и
помчался назад.
Прочитать название тупиковой улицы он не успел, да и ни одной
таблички на домах не заметил, однако запомнил следующую - Мантулинская.
Повернул налево второй раз и оказался на набережной. Здесь наконец-то
перевел дух, расслабился и, подавляя желание оглянуться, поехал спокойнее.
И внезапно обнаружил, что на левой руке нет привычной, давящей
тяжести браслета.
На ходу он ощупал руку от запястья до локтя, механически глянул под
ноги, рядом - нет Сам он соскочить никак не мог!
Хортов выбрал место, остановился и, включив аварийный сигнал, стал
тщательно осматривать машину вокруг себя: браслет словно растворился и на
оголенной руке остался лишь глубокий вдавленный отпечаток.