События в приходе шли своим чередом. Стало слышно, что отец Сергий в очередной раз прогневался на певчих и выгнал их. Теперь срочно собирают новый хор. Крёстная Людмила Борисовна уже давно настойчиво подталкивала Машу к клиросу, но та упрямо сопротивлялась, видя в клиросе то самое «огороженное место, вроде палисадника» из своего сна, откуда ей не убежать от своего преследователя. Вон он какой, вообще без тормозов. Но обстоятельства складывались сами собой, независимо от её намерений. В душе она очень переживала за мужа, который вопреки всякой логике (правоверный мусульманин в мусульманской стране) снился ей пьяным, погибающим от пьянства со словами: «Кольцо снял, а душу утопил в вине». А тут в храме начали петь по воскресеньям акафист перед иконой «Неупиваемая чаша», и регент любительского хора Ирина несколько раз настойчиво предлагала ей петь альтом. Да и отец Сергий благословил, сказав только: «Певец должен чувствовать себя раскованно, а она такая… застенчивая». Она согласилась. Саша со своим неизменным другом Алёшей тут же нарисовались рядом. Но вопреки её опасениям и согласно логике сна Саша повёл себя очень осторожно.
Ночью, накануне того дня, когда ей предстояло впервые вступить на клирос, она вдруг проснулась от страшного звука – нечеловеческого воя. Кровь похолодела в жилах, ибо она, без размышлений, сразу узнала, кому принадлежит этот голос… Итак, враг не хочет, чтобы она шла на клирос. Значит, надо выполнять благословение!
Первый раз она пела Литургию. Голоса певчих легко и свободно уносились под купол храма. Регент Ирина хотела, чтобы Маша пела вторым голосом, так как вторых голосов не хватало, но иногда разрешала ей петь и свойственным ей от природы высоким голосом… Точно так же, как она умела отличить Сашин голос от других голосов, так и он, прислуживая в алтаре, услышал её голос с клироса. В начале херувимской отворилась боковая дверь, Саша в облачении алтарника проскользнул на клирос и стал с нею рядом.
Но на клиросе ей не нравилось: веселье, разговоры, а ведь она привыкла молиться всю службу и уже жить без этой молитвы не могла. Но какая молитва, когда тут постоянно дым коромыслом – и в основном по вине Саши. Он пел ещё и в профессиональном хоре, (который отец Сергий к тому времени простил и вернул на место, но несколько служб в неделю оставил для любительского хора) и переносил с собой царившую там атмосферу.
На клиросе Маша не без удивления заметила, что Саша так же безоговорочно нравится женщинам, как она мужчинам. Его трудно было назвать красавцем, но обаяния и жизнерадостности ему было не занимать.
Однажды после праздничной службы он, как пушинку, подхватил на руки Владимира, пронёс его через весь храм и занёс на клирос. Ребёнок прибежал к маме возбуждённый.
– Мама, мама, а этот дядя взял меня на ручки и отнёс туда!
– Какой дядя? – спросила она испуганно, уже заранее зная ответ.
– Вот этот дядя, с бородой! – и Владимир с детской непосредственностью указал на Сашу, который, опустив голову, стоял рядом с отцом Сергием у его красной машины.
– Тише, тише, не кричи, – она сжала и опустила ручку ребёнка, и быстро пошла прочь, а Владимир всё оглядывался на бородатого дядю, который теперь, не отрываясь, смотрел им вслед…
Раньше на Руси время определялось по церковным праздникам: «Это было на Петровки, а то на Троицу». Теперь этот старинный народный язык начал быть внятен и Маше. Она сама жила от Пасхи до Рождества. Вот и ещё один Рождественский пост позади. Вечером любительский хор пел акафист с водосвятным молебном. Молебен закончился, на лицах прихожан сверкали капельки воды, на сердце было легко и радостно. Спели вместе умилительную молитву «Царица моя преблагая, надежда моя Богородице». Народ подходил к кресту, когда Саша и певчий Сергей засуетились и начали таинственными знаками выманивать певчих в притвор. Регент Ирина и Жанна пошли, а Надежда и Маша остались.
– Буду я за ними бегать, – с достоинством сказала старшая. – Надо, так сами придут и всё скажут.
Все расходились после службы, в притворах уже погасили свет. Маша помогла маме одеться, и обе уже направлялись к выходу, как вдруг в узком проходе возник улыбающийся Саша, за ним в темноте маячила долговязая фигура Сергея.
– Вот, поздравляю с Рождеством, – Саша протянул ей розовую гвоздику и шоколадку. Она взяла сначала шоколадку – и улыбнулась. Как у него сжалось вдруг сердце от этой её улыбки. Он столько раз видел её плачущей, задумчиво-серьёзной, погружённой в свои неведомые мысли. И вот она улыбается.
Когда они все вместе вышли из храма, Саша, ничуть не смущаясь присутствием родительницы, заговорил:
– Всё, пост закончился. Сейчас святки, время радоваться. Можно собраться всем хором у отца Виталия и отметить Рождество. Можно телефончик?
– У меня нет телефона, – строго ответила она. – Да и не люблю я такие вечеринки.
Но как трудно объяснить слепому, какого цвета молоко, так же трудно бывает страстно влюблённому поверить в то, что предмет его страсти не готов отвечать ему взаимностью. Казалось, такой ответ его ничуть не обескуражил.
В жизни, между тем, происходили перемены: освятили домовую церковь во имя святых равноапостольных Кирилла и Мефодия при Высшей школе, так сбылась её мечта о другом храме. Теперь по выходным можно было молиться здесь и, таким образом, избегать встречи. В этом храме чтецом был младший брат Саши – Сергей, совсем непохожий на него – высокий, отрочески худой, светловолосый без рыжины, с особым мнением о себе и громким неустоявшимся голосом. Когда он пел в хоре, Маше казалось, что это ревёт молодой осёл. Сходясь вместе в Воскресенском соборе, братья постоянно спорили из-за каждой мелочи так, что дело доходило чуть ли не до драки.
В это время отец Сергий затеял строительство новой церкви – во имя Нарвской иконы Божией Матери, по соседству с Машиным домом. Какой радостью стало для Машиного семейства это известие. Вместе с мамой и Владимиром они ходили на субботники, вычёрпывали воду из будущего алтаря нижнего храма в честь Праведного Иоанна Кронштадского, носили доски для строительства верхнего храма, убирали территорию, наводили порядок в старой бане. Тут Маша вполне влилась в приходскую жизнь, как ей давно хотелось, познакомилась с некоторыми активными прихожанами, из которых уже формировался новый приход. В это время она регулярно ходила на спевки любительского хора, который готовили для пения в новом храме. Руководил хором Николай – певчий из профессионального хора, бывший учитель музыки и муж регента Людмилы, женщины, обладавшей удивительно прекрасным голосом и столь же удивительно неуживчивым характером.
Отца Сергия перевели настоятелем в Таллинн. Воскресенский собор осиротел. Постепенно исчезли некоторые из приближённых отца Сергия: вышла замуж и уехала в Таллинн Алла – красавица-украинка, негласная хозяйка храма. Ушла «в отставку» монахиня-алтарница мать Варвара, уехала учиться в Москву Машина новая подруга – свечница Вера. Куда-то исчезли Саша и Алексей.
Маша не особо интересовалась всеми этими переменами: ходила в храм, растила сына, посещала спевки, занималась английским с детьми, получая от этого хоть какие-то средства на жизнь.
Когда после очередного года ожидания в третий раз отказали в виде на жительство в Эстонии ей и ребёнку, она чуть не сломалась. Казалось, всё, дальше так жить невозможно, ещё немного – и она сойдёт с ума. Она стала бояться чиновников и роскошных магазинов. Не могла спокойно говорить о самых простых вещах – душили слёзы.
В один из приездов отца Сергия на строительство нового храма она пришла к нему. Всё-таки пришла. Нет, то была не исповедь, а всего несколько слов вперемежку с рыданиями: