Замечу, что весь этот цикл с благополучным эпилогом занял около 60 лет – если вести отсчет с конца двадцатых годов. В другом измерении это составило свыше 30 лет, если считать от дней работы ХХ съезда КПСС.
В основе моего понимания истории послевоенной социологии, предшествовавшей созданию индустрии опросов общественного мнения и появлению ВЦИОМ, лежит оппозиция естественного и неестественного (несвободного, подконтрольного, регламентированного сверху) процессов возникновения и развития социальных наук. В СССР господствовала неестественная форма существования социологии (по аналогии с другими сферами), знаменовавшая собой полную зависимость ученых и администраторов науки от власти, прежде всего партийной и государственной. Вмешательство режима в деятельность профессионального сообщества было постоянным, именно оно стало предпосылкой ущемленного состояния науки и всех ее компонентов[40].
Для людей, которые никогда в руках не держали советский паспорт, полагаю, будет бесценен этот рассказ о том, как пораженная в правах наука обретала статус полноценной научной дисциплины. Как периодизация истории социологии оказалась сопряжена с ее отношениями с властью. Как все та же наука выглядит в глазах социологического сообщества, которое получило возможность подвести некоторые итоги пути, пройденного от начала реабилитации социологии и опросов общественного мнения до наших дней.
Б. М. Фирсов,
доктор философских наук, профессор, создатель и почетный ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге
Июль, 2020
Часть I
Пролегомены[41]
Мы пытались ответить на кардинальные вопросы.
Борис Грушин
Отправной точкой возрождения социологии в СССР можно считать состоявшуюся в 1956 г. конференцию Международного института социологии по проблемам мирного сосуществования, в ходе которой ученые обратили внимание Академии наук СССР на то, что общественные науки не ограничиваются только научным коммунизмом и философией. В августе этого же года группа советских ученых приняла участие в III Всемирном социологическом конгрессе в Амстердаме.
В период оттепели был выбран курс на расширение международных связей, но участие в крупных научных мероприятиях за рубежом предполагало членство в национальных профессиональных организациях. В 1958 г. была учреждена Советская социологическая ассоциация (ССА). В рамках ассоциации и поставили вопрос о необходимости выделения социологии в самостоятельную дисциплину. Андрей Здравомыслов, президент Профессиональной социологической ассоциации (1992–2002), описывал этот период так: «Когда мы начинали эту работу, одним из главных мотивов социологической деятельности было зафиксировать несоответствие реальности и официальной идеологической доктрины».
С другой стороны, указывает Юрий Левада, «попытка возродить социологию в советском обществе 60-х годов была предпринята <…> в рамках ожидания очередного социального чуда, каковое воплощалось в лозунге “научного управления” обществом»[42]. Благодаря этому «социология, как, пожалуй, ни одна общественная наука в СССР, была на подъеме. Это проявилось в кадровом составе: в социологию пришли яркие и квалифицированные люди, предполагалось, что социология изменит или поможет изменить жизнь. Она возникла в противовес идеологической науке, когда общество захотело чего-то нового, лучшего, „социализма с человеческим лицом“. Социология стала противовесом идеологии, которая воспринималась как тормоз. Главным вопросом для социологов стала возможность проверить, как идеологические догмы соотносятся с реальной жизнью»[43].
Первые попытки эмпирического изучения общественного мнения путем использования опросного метода в СССР зафиксированы в конце 1950-х годов, когда при «Комсомольской правде» – главной молодежной газете страны – возник Институт общественного мнения (ИОМ). Это было совершенно неожиданно и необычно, и его создатель, Борис Грушин, позже говорил об ИОМ так: «Это был подарок судьбы, некий нечаянно подвернувшийся механизм для исторического прорыва страны в сторону гражданского общества, в политическую демократию – эффективный способ формирования общественности, повышения уровня ее самосознания, налаживания ее связей с другими политическими институтами, в том числе институтами власти»[44].
Увы, за несколько лет существования ИОМ не только научился проводить научные опросы, но и столкнулся с полным игнорированием их результатов действующей властью. Возникло «драматическое напряжение между наукой и властью, базировавшееся на неприкрытой незаинтересованности органов управления в производстве объективного социального знания и выражавшееся в <…> настороженном отношении к любой мало-мальски серьезной информации, которая добывалась в рамках научной (а не чисто сервилистской, холуйской) социологии <…> Такая социология была одновременно и опасна, и неудобна»[45]. Опасна и неудобна – потому что «а) свидетельствует о неблагополучии общества и б) требует принятия решений»[46]. Усилия социологов по возрождению критической и эмпирической науки, добавляет Юрий Левада, «вызвали несоразмерные опасения идеологического порядка, поскольку выходили за рамки доминирующего нормативно-идеологического шаблона <…> Это обрекло на неудачу всю попытку социологического ренессанса»[47].
К концу 1960-х годов работа ИОМ была свернута, но социологические исследования не исчезли. Наоборот, они стали проводиться чаще, по разным темам и в разных регионах страны. Их польза была признана, но социологам не позволяли выносить на обсуждение действительно радикальные вопросы, искусственно ограничивали масштаб и тематику их работы сугубо конкретными, узкими и максимально деполитизированными сферами – прежде всего так называемой заводской социологией. Польза от этого была весьма ограниченная, а общественный потенциал социологии – далеко не реализован. Никакого «научного управления» в условиях загнивавшего социализма не получилось – как, впрочем, нет его и в развитых странах»[48]. Прикладные социологические исследования не получили по-настоящему широкого распространения и применения, поскольку «экономические институты общества не заинтересованы в интенсификации и рационализации своей деятельности, а институты регулятивные заинтересованы в самосохранении (отсюда апологетика и эзотеричность, бессмысленное засекречивание социальной информации)»[49].
Борьба за создание общесоюзного Центра изучения общественного мнения, которую много лет вел Грушин, результатов не принесла. Ученый остро чувствовал свою «полную невостребованность. То есть ты все время, всю дорогу ощущал, что твоя работа никому не нужна. Что она не нужна обществу, что она не нужна власти, хотя она могла бы много полезного и для себя извлечь, но это было не нужно»[50].
И все-таки это время прошло не зря. Серия интересных исследований, включая нашумевший и весьма длительный Таганрогский проект, не дала угаснуть огню, зажженному Грушиным в годы оттепели. Спустя еще десятилетие на этих подмостках возник ВЦИОМ.
«Все мы вышли из грушинской шинели…»
Отцами-основателями – точнее, «отцом» и «матерью», – ВЦИОМ стали Борис Грушин и Татьяна Заславская. Оба начали заниматься социологической наукой в 1960-х годах, в короткий период оттепели, когда социология, объявленная в сталинский период «буржуазной лженаукой», стала возрождаться. «C середины 1960-х годов в Советском Союзе социология перестала быть “продажной девкой империализма”, ее разрешили, она стала расцветать», – вспоминает бывший руководитель Центрально-Черноземного отделения ВЦИОМ Сергей Хайкин[51].