– Ах, пощупать тебя! Может, ещё ножки попросишь ради такого случая раздвинуть… или сразу сына родить! Ты же всегда мечтал о наследнике. Или не хочешь боле? Боишься, что прокормить не сумеешь? Так вот что я тебе скажу, Лёнечка: с сегодняшнего дня сексуальные услуги исключительно платные. И не за те, зарплатные рубли. Захочешь близости – поднатужишься и заработаешь. Только так, голубок, только так.
– Мы и так стали с тобой редко встречаться по этому поводу. Предлагаешь на стороне подругу искать?
– А ты попробуй. Вон их сколько, неприкаянных и убогих, жаждущих скупой мужской ласки. Чем так жить, лучше никак. Даю тебе испытательный срок – два месяца. Не научишься зарабатывать – буду искать другого мужа.
Это была лишь предварительная часть разговора. Дальше женщина распалилась, сама себе спровоцировала истерику, наревелась досыта, сорвалась на крик и вскоре в сердцах перешла на конкретные оскорбления.
Лёнька робко ответил, чем вызвал прицельный залп жгучей обиды и бессильного гнева.
Пикировка взаимными обвинениями спустя несколько минут вышла из-под контроля, приобрела скорость и силу урагана, уничтожая остатки уважительного отношения, сметая его в мусорные кучи, которые улетучивались в вихревых воронках душераздирающей брани.
Далее в ход пошли и без того разрозненные и ветхие предметы хрупкой посуды.
Алёна в пылу праведного искреннего негодования разорвала на Лёньке рубаху. Он замахнулся, возмущаясь несправедливостью, инстинктивно, скорее защищаясь, чем нападая. Женщине показалось, что Рубикон противником преодолён, пора принимать превентивные меры, тем более что терпение окончательно лопнуло.
– Вон, негодяй, тряпка, во-о-он, иначе я вызову милицию, скажу, что ты надо мной издевался, что бил… и унижал!
– Дура, набитая! Я мужчина. Бабу на ночь всегда найду. А ты… ты… ты отца детям никогда не найдёшь! Ещё в ножки упадёшь, умолять будешь, чтобы вернулся… чтобы простил.
Гнев помутил Лёнькин рассудок. Лучше бы он этого всего не говорил.
Алёна – женщина отходчивая. Она и ругалась-то, скорее для того, чтобы приободрить себя. Такова женская натура.
Ему ли не знать, как тяжело последнее время сводить концы с концами!
Куда там! Роковые фразы выскакивали из уст с лёгкостью необыкновенной, нанося раны предельной глубины и жестокости. Слова могут быть грубыми, колючими, острыми… и смертельными.
Завершение дебатов изобиловало самой травмирующей разновидностью брани.
Лёнька в сердцах хлопнул дверью, пулей вылетел на улицу прямо в домашних тапочках.
В висках стучало, голова была мутной. Мысли по инерции следовали по траектории разогнавшегося до космических скоростей конфликта.
– Посмотрим, – думал он, – кто прав, кто виноват. Идиотка, надо же, какова тварь! Думает, что я ничтожество, слабак.
Зрительные и слуховые образы поставляли сцены доказательств мужского достоинства в противовес женскому ничтожеству.
Иллюзорная Алёна ползла к нему на коленях, умоляла… пытаясь поколебать его решимость окончательно и бесповоротно покинуть семью, в то время, когда у него был неограниченный выбор средств наказать её.
Лёнька упивался полнотой власти над голограммой, наслаждался превосходством, давая непокорной жене возможность убедиться в его неоспоримых мужских достоинствах.
Он представлял себя несправедливо обиженным, но благородным.
Дав жене понять, в чём и почему она неправа, мужчина великодушно поднял её с колен красивым рыцарским жестом, обнял, запечатав рот поцелуем.
Ведь именно так в нормальных семьях восстанавливается мир и любовь.
Лёнька уже было обрадовался, решая вернуться, но врезается лбом в голову неподвижно стоящего мужчины, увлечённо пересчитывающего немыслимое число денежных купюр, в котором неожиданно узнал бывшего одноклассника – Витьку Пронина, которого не видел много-много лет.
Тот внешне выглядел гоголем. Одет был с иголочки, во всё новое, держался уверенно. В руках у него была пачка денежных знаков большого достоинства, которую тот держал открыто, очень небрежно, словно горстку медяков.
Лёнька отродясь таких деньжищ не видел.
– Снегирь, ты ли это, дружище! Ёлы палы… сколько лет, сколько зим. А я на побывку. С заработков. Как ты… айда со мной, там всё и расскажешь.
Витька приехал с золотых приисков. Рассказы о россыпях металла и сумасшедших заработках, которые буквально некуда девать, подкреплялись реальными пачками хрустящих банкнот.
Друг детства легко и просто расплачивался ими без всякой надобности, лишь для того, чтобы показать фарт, невероятное везение, поразить панибратским отношением к богатству.
О том, чем конкретно оплачены эти деньги, умолчал.
Семью Витька потерял уже после первой поездки, вернувшись из неё с деньгами и срамной болезнью, подхваченной по пути домой в поезде.
Интимное воздержание в течение всего сезона добычи металла оказалось для него немыслимым испытанием.
Сговорчивые девочки слетались на шелест купюр, словно бабочки на свет ночного фонаря. Витька не брезговал никем, даже услугами омерзительно пьяных вокзальных шлюшек.
Жену заразил сходу. Лечение, правда, оплатил. Но в итоге оказался неприкаянным хроническим холостяком.
Впрочем, его этот прискорбный факт не слишком расстроил. Парень он весёлый, общительный, азартный, в артели каким-то чудом прижился.
С тех пор так и повелось: сезон безвылазно горбатится в тайге, в межсезонье – девочки, вино, веселые загулы в третьесортных кабаках, ночёвки, где придётся. Пока не потратит последнюю копейку. И в обратный путь – за новым счастьем.
До выезда в поле подрабатывал грузчиком в порту.
Эмоциональное и физическое перенапряжение, постоянные стрессы, конкуренция за тёплое место у кормушки, суровые артельные правила и порядки, а затем полное расслабление, когда можно почти всё, пока в кармане что-то шевелится.
Конечно, он не хвастался тем, что острый колит и ревматизм вытягивают приступами душу, забыл поведать о вялотекущем туберкулёзе, о крошащихся зубах.
Идея рвануть за туманом и за запахом тайги захватила Лёньку с потрохами, показалась заманчивой возможностью поставить бессердечную жену на колени.
Беспомощность, которой прежде никогда не было, и вдруг появилась, которую он ощутил в ходе конфликта с женой, заставила обратить внимание на иллюзорный выход.
Золотые прииски, начинающийся приступ золотой лихорадки, виделись ему вполне реальным выходом из финансового тупика.
Лёнька своими глазами видел немыслимые по толщине пачки купюр. Новые, хрустящие, они так заманчиво шуршали в Витькиных руках, раздавая обещания благоденствия, безграничного семейного счастья.
Возбуждённый возможностью пустить пыль в глаза, Витька повёл расстроенного, но окрылённого иллюзией свалившегося на него в одночасье богатства Лёньку к доступным, сговорчивым подругам.
В ближайшем магазине накупили дорогих закусок, целую сумку вина и водки.
Пить Лёньке совсем не хотелось, но и домой не было сил идти, чтобы опять выслушивать, какое он бездарное ничтожество.
Каждое обвинительное слово было ударом по уязвлённому самолюбию. Вынести ещё одно нападение выше его душевных возможностей. Тем более, Витька, когда Леонид стал отказываться, презрительно оглядел его как бы с высоты, хотя был почти на голову ниже, вызывающе нагло сплюнул сквозь прорехи в зубах на его ботинок, показывая тем самым, что именно о нём думает, а потом ощерился щербатой улыбкой и хихикнул, – бабы своей испужался… ну-ну… куда тебе на прииск, к настоящим-то мужикам! Забудь. Там, таким как ты, делать нечего.