Пошатываясь, Гамов взобрался на эту площадку и, превозмогая мучительную тревогу, хотел уж было заглянуть в чан, но тут из-за решетчатой двери до него донеслись голоса. Слова были приглушенными, сыроватыми, словно разбухшими от сырости. Язык незнакомый. Фразы тяжелые, неуклюжие, словно грубым молотком бьют в край чугунного колокола. Или этот незнакомый язык вовсе ни при чем, просто тупо засевшая под черепом боль не давала пути иным ощущениям, кроме вот этой гулкой, все тяжелеющей муки…
Впрочем, если бы Костя Гамов и понял этот разговор, то его содержание вряд ли ему понравилось бы.
Говорили двое. Один из них не играет значительной роли в нашем повествовании, а вот вторым был не кто иной, как Грендам. Прорицатель, соправитель сардонаров был донельзя возбужден. После неожиданного появления Акила в зале Этерианы он даже протрезвел, что в последнее время было сродни чуду.
— Он утверждает, что это труп самого Леннара, — почтительно говорил ему собеседник, — однако же на теле не обнаружено стигматов власти, которые должны быть у него, как у вождя Обращенных. Эти… браслет и…
— И диадема, которую они называют полантом и при помощи которой Леннар говорит со своими ближними на любом расстоянии, — сказал Грендам. — Да, ничего из этого при нем не… не оказалось. Но это, несомненно, Леннар. Это он. Мне доводилось видеть его раньше. Это точно он. Свершилось. Но какова досада Акила!.. Ведь не ему привелось освободить бога! Не ему, а какому-то пришельцу, вынырнувшему из невесть каких бездн Илдыза! И ведь теперь, согласно канону нашей веры, этот пришлый должен получить титул Освободителя и стать голосом истинного божества в нашем мире! Кхм!.. Конечно, он все равно будет марионеткой в руках Акила и проживет недолго… но ведь наш премудрый соправитель, рыжеволосый дьявол Акил, не может вот так запросто умертвить того, кто разрушил темницу бога!
— Акил велел готовить большое гликко. Жертвенная пирамида уже высится на площади Двух Братьев. Не знаю, какую роль в ритуале веры Акил отводит этим пришельцам, но только… но только я им не завидую. Хоть один из них и убил самого Леннара…
Грендам засмеялся хрипло и страшно, маленькие глаза потухли и стали свинцовыми, мертвыми, словно от глубокого холода:
— Этот пришелец, которого сначала объявят Освободителем, еще будет долго и мучительно завидовать своим товарищам, которых умертвят на большом гликко. Акил не простит… Дело случая… Кто бы мог подумать, что Леннар падет от руки какого-то жалкого пришлого, который, как болтают разные глупцы, пришел к нам из Великой пустоты! Освободитель, да уж!.. Клянусь гнилым нутром Илдыза и всех его вонючих демонов! Ведь роль Освободителя наш милейший Акил отводил только для себя, ни для кого иного, недаром он с такой прытью кинулся наперерез Леннару туда, куда указал предатель!
— Кстати, а кто он, этот предатель?
— Один из Обращенных. Предают всегда друзья. Говорят, что Леннар сложил с себя стигматы власти и объявил своим преемником омм-Алькасоола!
— Алькасоола? Того, что ускользнул от нас в Первом?..
— Да, его. Верно, предатель решил, что Леннар вверился Храму, и выдал его головой сардонарам и многоустому Акилу, — пробормотал Грендам и снова принялся смеяться протяжно, надтреснуто и глухо, словно грохотала, ударяясь о забор под порывами налетающего ветра, жестяная посудина, подвешенная отпугивать зверье.
Раскаты этого смеха достигли и ушей Кости Гамова, ежившегося то ли от сырости подземелья, то ли от вступившего в жилы мерзкого, мерзлого страха.
Вот так. Как говорила мать маленькому Косте? «…Величественные люди с далекой планеты. Наверное, они красивы. Наверное, они справедливее и добрее нас. Ты думал о том, какими могут быть они, люди из других миров? Вот я думаю, что они непременно красивы.