Крокодил. Египет. Чертовщина. И вот теперь — этот ваш проект. Добром не кончится, я знаю… Интуиция, если хотите.
— В чем конкретно я могу вам поспособствовать? — сухо спросил Гамов, не отводя взгляда от экрана рабочего ноутбука.
— Ну да… Я вот о чем вас прошу. Вы, наверное, находитесь в вашем Координационном центре, да?
— Откуда вам это известно?
— Я просто предположил.
— Ну допустим, да.
— Через дорогу от вас, возможно, прямо напротив окон того помещения, где вы сейчас находитесь, есть старинная церковь.
— Я и сейчас ее вижу.
— Очень хорошо. Я стою возле нее. На входе. У царских врат… Константин, я понимаю, что это дерзость, что у вас плотный график и вырваться очень сложно, объект — режимный и под охраной. Но не могли бы вы вместе со мной зайти в церковь? О, три минуты, не больше, надолго я вас не оторву. Я прошу.
Костя заколебался. Он кашлянул и хотел было ответить отрицательно, но Грубин словно почувствовал, что реакция Гамова будет именно такой, а никак не иной, и поспешно добавил:
— Я понимаю, что у вас нет никаких причин уважать меня и доверять мне. Но… честное слово… вы здорово помогли бы мне, если бы выполнили эту мою небольшую просьбу. Очень, очень неспокойно. Я сам не знаю, отчего меня угораздило оказаться именно здесь и именно сейчас, какой черт дернул набрать номер вашего мобильного… С тех пор как начала происходить вся это чертовщина, во мне что-то сдвинулось. Я клянусь вам, так жить нельзя, нельзя! — вырвалось у Грубина, и Гамову вдруг стало мучительно неловко, и, чтобы сломить нестерпимое ощущение этой неловкости, выкорчевать его из груди и горла, Константин сказал довольно поспешно, приглушенным голосом с растрепанными нотками:
— Я сейчас буду. Подождите минуту. Я занят, мне через десять минут нужно будет вернуться на рабочее место, так что… Подождите.
— Жду, — эхом откликнулся Олег Орестович.
— Я ненадолго отлучусь, — сказал Гамов Миле Галустян, красавице, умнице, по совместительству руководителю съемочной группы, ведущей телемост с Останкино и орбитальной станцией, где был оборудован коммуникационный модуль. В данный момент там, кстати, находился профессор Крейцер, контролировавший ход работ по орбитальной сборке.
Мила колдовала над распределительным пультом, отвечавшим за подключение и контроль оборудования телестудии центра. Сейчас она координировала подключение и настройку осветительных приборов. Не поворачиваясь к Гамову, она отозвалась:
— Отлучишься? Ну если только очень ненадолго. Ты не забыл?.. Скоро заедут ребята из телецентра, мы проведем коротенький сеанс связи с орбитой и сразу дуем в Останкино, так что не задерживайся. Пропуск на выходе подпиши, а то мне начальник охраны уже выговаривал! Дескать, разгильдяй этот ваш…
«Интересно, зачем я понадобился этому Грубину, — размышлял Гамов, спустившись со своего третьего этажа на лифте и идя по длинному, ярко освещенному коридору, по которому обильно сновали люди с лимонными бейджиками на груди, указывающими на их принадлежность к проекту «Дальний берег», — неужели в самом деле у него поехала крыша? Или он решил вылепить очередное вздорное обвинение? Хотя… о чем это я? Сейчас мы с ним в разных весовых категориях, и никто не позволит… Следователь прокуратуры приглашает меня в церковь. Сказал бы мне кто подобное на нашем первом допросе, никогда бы не поверил. Впрочем, фокусы дяди Марка могут впечатлить и более непробиваемого человека, чем этот замыленный следак…»
Тут цепочка размышлений вынужденно оборвалась, потому что Гамов добрался до пропускного пункта, где сейчас властвовал старый знакомый Кости, полковник КГБ в отставке, еще недавно возглавлявший охрану подмосковного НИИ профессора Крейцера, — Вениамин Ильич Донников по прозвищу Бен Ганн.