Наконец орудие с горы выпустило несколько снарядов, но почти сразу снова замолкло – почему, я не знаю, поэтому мы должны были обязаны продолжать лежать на своих позициях. Было очень жарко, на небе ни облачка. Мы ужасно страдали от жажды, и едва могли двинуться, чтобы достать флягу с водой. Один из наших товарищей позади меня застонал. У него были прострелены обе ноги. Пули продолжали пролетать над нашими головами к копье за нашей спиной, где некоторые из наших бюргеров продолжали стрелять по врагу. Время от времени рядом с нами пуля взрывалась с шумом пистолетного выстрела. Я предполагаю, что такой специфический звук издают только пули дум-дум. Мы уже видели много таких пуль, отнятых у врага нашими бюргерами в сражении при Моддерспруйте. Другой бюргер, Малдер, пробежал мимо меня с улыбкой на губах, упал позади муравейника и немедленно снова вскочил, намереваясь присоединиться к тем из наших в передних рядах, которые сидели, спокойно покуривая позади небольшой кучи камней под деревом, но не прошел и двух шагов, как был ранен в бедро. Там ему пришлось лежать и стонать, пока храбрый Рейнеке, который позднее погиб на Спионоскопе, не смог его унести.
Некоторые из нас заснули от усталости. Один из наших проснулся, услышав свист пули радом со своей головой, и подумал, что англичане приблизились и стреляют по нему с фланга. Подняв голову, он обнаружил, что откатился далеко от укрытия. Тут же он был снова за термитником, и стрелять по нему перестали. Нам повезло, что англичане не отличались меткостью стрельбы, иначе немногие из нас остались бы в живых, чтобы рассказать обо всем этом.
Когда наше орудие, наконец, к вечеру снова открыло огонь по врагу, обстрел почти прекратился, и мы использовали эту возможность, чтобы вернуться к оврагу. Мы пролежали за термитниками девять часов, и, как ни странно, у нас было только двое раненых. Мы решили больше не рисковать. Мы потеряли веру в братьев Эразмусов, генерала и комманданта, которые, во-первых, оказались неспособными составить хороший план атаки, и, во-вторых, никогда сами не принимали участия в сражении.
Месяцы, проведенные рядом с Ледисмитом, были для большинства из нас самыми утомительными за всю войну. Делать было практически нечего, а жара среди раскаленных солнцем каменистых холмов была ужасна. Единственное наше занятие было не из приятных и заключалось в основном в несении караульной службы днем или ночью. Вначале это было особенно тяжело. Позднее мы должны были подниматься на копье по вечерам, сменяя друг друга, чтобы проводить там долгие ночи, причем наши пустые палатки были совсем недалеко за нашими спинами.
Когда утром мы возвращались со скатками на спине, смертельно уставшие, то просто шлепались на камень, и сидели, ожидая чашки кофе, или просто любовались прекрасным пейзажем или, по настроению, сидели в грязном лагере и обменивались шутками с соседями. Когда постоянно находишься начеку, чувство опасности притупляется. Нам намного больше нравится участвовать в перестрелках или патрулировании, чем просто сидеть на позициях. Для бурского характера несвойственно постоянно сидеть далеко от дома. Его очень скоро начинает тянуть домой, и в скором времени в нашем лагере вспыхнула эпидемия отпусков. Это была одна из причин, по которой враг смог прорваться сквозь наши позиции.
Из-за предвзятого отношения к людям со стороны офицеров многие буры отпуска не получали, другие получали очень редко, следствием чего были постоянные ссоры. С другой стороны, многие бюргеры получали отпуск и иногда не возвращались из него – с ведома офицеров или без оного. Поэтому неудивительно, что мы никогда не были в полном составе.
Все эти проблемы не давали генералам возможности осуществить их планы.
К счастью, многие бюргеры были здесь по своей воле, и если нужно было сражаться, они всегда добровольно шли в бой. Было примечательно, что те, кто был под началом способного генерала, дрались хорошо, в то время как те, кто был под началом плохого или неспособного генерала, сами были очень слабы. Иногда некоторые бюргеры, проявив инициативу, творили настоящие чудеса. Иногда, чтобы скоротать время, мы играли в какие-нибудь игры, но особенно расслабиться нам не давали. Иногда, когда все лениво валялись на земле, раздавался сигнал тревоги. Нам приходилось вскакивать, искать лошадей, седлать их, разбирать оружие и патронташи. Но через некоторое время и к этому мы привыкли. Крик: «Англичане идут! По коням!» стал шуткой.
Когда мы не были заняты в охране, то сидели или лежали, слушая вечерние звуки и пение псалмов на соседних фермах. Иногда мы подтягивали. Особой музыкальностью мы не отличались.
Больше всего мы любили дневные часы. В это время нам часто выпадал случай пострелять по неосторожным англичанам на Роойрандьес. Некоторым из наших молодых ребят нравилось думать, что они находятся в постоянной опасности. Время от времени над нашими головами пролетал снаряд, что вызывало приступы хохота у целого коммандо, прятавшегося среди камней.
Тогда мы все еще чувствовали, что настоящая война еще предстоит. Когда, некоторое время после нашего нападения на Роойрандьес, мы пошли на запад от Ледисмита, чтобы атаковать Платранд, мы чувствовали себя не в своей тарелке, хотя и вызвались добровольно. Это была прекрасная поездка в темноте, галопом, но, когда мы прибыли а Платранд, оказалось, что там не собралось столько людей, сколько было нужно, и мы уехали обратно, довольные тем, что нам не пришлось идти в атаку. Разве мы сами не решили более не атаковать Роойрандьес?
Подрыв орудия в Ледисмите – один из эпизодов войны, который мы вспоминаем с чувством позора. Спустя несколько дней после того, как «Длинный Том
1
Когда рассвело, мы пошли, чтобы посмотреть на мертвых и раненых, возможно из чувства бравады, возможно чтобы привыкнуть к их виду. Храбрый враг дорого заплатил за эту операцию. Число своих убитых и раненых англичане знали лучше нас, потому что имели достаточно времени, чтобы унести их с собой. У нас было только четверо убитых и несколько раненых. Среди убитых были Нимейер, получивший несколько штыковых ранений, ван Зил и Вильерс. Потт был тяжело ранен.
После этого мы были, конечно, вдвойне осторожны. Мы так никогда и не выяснили, на ком из часовых лежала ответственность за эту неудачу. Обвинялись в этом Купер и Тоссель. Их арестовали и послали для разбирательства в Преторию, но и там следствие ничего не выяснило. Есть основания считать, что наши бюргеры под Ледисмитом не раз были виновны в предательстве. Правительству с самого начала следовало бы принять строгие меры против предателей и шпионов.
Спустя несколько дней после взрыв орудия я растянул левое колено, которое уже повредил еще до начала войны. Генерал Эрасмус дал мне отпуск на неограниченное время, чтобы я мог поехать домой. По пути домой я обогнал, не зная об этом, моего брата Виллема. Он приехал из Голландии, где учился, чтобы принять участие в войне.
Какая была встреча с родственниками и друзьями! Как много надо было рассказать! Тогда еще перемен было не так много, а сколько могут теперь рассказать родственникам буры, вернувшиеся из дальних стран! Будет, увы, много горя, потому что многие погибнут на той войне, и многие пожертвуют жизнью за свою страну!
III. Восьмидневное сражение при Тугеле – Разговоры о вмешательстве –Освобождение Ледисмита
Прежде, чем мое колено было окончательно вылечено, я возвратился к Ледисмиту. Первым, что попало мне на глаза по возвращению в лагерь, был воздушный шар, висевший в небе над Ледисмитом. Он выглядел, как большой крокодилий глаз, потому что казалось, что он следит за всеми моими движениями. Когда я ходил, чтобы найти лошадь или принести воды, он стоял высоко в небе, и у меня было ощущение, что он следит только за мной, и казалось, что в любой момент на меня упадет снаряд.