«Что если человек, быть может, действительно создан так, что он вообще не может обрести спасение – это значит, что сотворение человека не удалось, и тогда следует забрать его обратно».
«Что следует забрать обратно?» – непонимающе спросил Ванапаган.
«Человека».
«Что это значит?»
«Это значит то, что род людской, каков он есть, попустят уничтожить, и соберут вместе души человеческие из рая и ада, и отправят их обратно туда, откуда они вышли».
«Ты шутишь, а?» – спросил Ванапаган. Но Пётр ответил с прежней серьёзностью:
«На небе шуточками не бросаются».
«Тогда это означало бы конец всем былым начинаниям, усилиям и достижениям», – сказал, немного подумав, Ванапаган.
«Так и означало бы», – спокойно подтвердил Пётр и добавил: «Потому и было бы так важно, если бы ты пришёл на землю человеком, чтобы поставить эксперимент, действительно ли невозможно обрести спасение. Иными словами: в облике человека ты должен доказать, что не Господу его творение не удалось, а люди сами поганят свою жизнь, и что тогда справедливо и оправданно, если души их отправляются в ад».
«А ты полагаешь, что новых условий для получения душ не поставят?» – дотошно выпытывал Ванапаган.
«Этого не бойся».
«Тогда я сойду на землю человеком», – решил Ванапаган.
«Это отрадно для меня и для всего рая», – облегчённо вздохнул Пётр, и хотел было встать, но Ванапаган положил свою руку на его колено и попросил:
«Ещё один момент. Маленький практический вопрос: могу ли я прихватить с собой на землю и свою бабку?»
«Если она не будет там тебе обузой», – засомневался Пётр.
«Я не думаю. А коли это будет так, то я живо отправлю её обратно в ад».
«Тогда ладно, думаю, на это дадут согласие».
«Ещё кое-что: как ты считаешь, кем бы мне стать на земле – крестьянином, купцом, промышленником, рабочим, дипломатом, учёным, писателем, художником или священником? Кому сегодня легче всего обрести спасение?»
«Сложно сказать, очень сложно», – задумчиво произнёс Пётр. «Я был в своё время рыбаком, но ты и сам знаешь, как обстояли мои дела. Земледелие – вещь хорошая, но если начнутся войны, что опустошат поля, сожгут дома и уничтожат скот, поубивают твоих жён-детей, то ты непременно попадёшь в рай, ибо не будет тебе ни от кого милости и пощады, кроме как от Бога. Если же не случится войны, и ты начнёшь всё богатеть на разных государственных субсидиях, то ты захочешь жить, как какой-нибудь промышленник или купец, которые наживаются на высоких пошлинах во имя отечества. И тогда мало надежды, что ты помыслишь о спасении своей души, хотя будешь ходить в церковь и причащаться, как требует хороший тон, и будешь платить церковные налоги без нажима полиции. Рабочим стать не советую, ибо племя это в нынешнее время из-за своей многочисленности слишком заносчивое, чтобы ему хотелось попасть в рай. Делами в мире вершат биржевые маклеры и фабриканты-оружейники, но если тебе хотелось бы только языком молоть, то дипломатическая служба была бы очень подходящей. Со сферами умственного труда нынче гиблое дело. Когда-то дух влиял на власть, теперь же происходит наоборот. Как бы ты хотел учёным, писателем или художником приблизиться к Богу, когда властью правит мамона3, а тобою правит власть! Остаётся ещё духовное звание. Но ты и сам знаешь, что с давних пор у них на вооружении обряды, молитвы и золочёный крест, но не деяния. Ты же должен поступать наоборот, если хочешь спастись. Но я боюсь, что тебя забросают камнями, если ты поступишь наоборот. Я так считаю».
«А если бы мне захотелось при желании сменить профессию?» – спросил Ванапаган.
«Можешь», – ответил Пётр. «Можешь даже создать для себя новую подходящую профессию, если пожелаешь».
«Тогда ладно», – решительно произнёс Ванапаган. «Начну с земледелия, а там поглядим, что получится».
«Одно лишь помни: ты должен покинуть землю праведником, или не получишь больше ни одной души в ад».
«Помню, раз всё у меня поставлено на карту».
«Не только у тебя, но и у нас в раю», – поправил Пётр и поднялся. «О чём сегодня потолковали здесь изустно, об этом несколько дней спустя изложим письменно, чтобы было всё точно и ясно». Сказал и исчез за райскими вратами.
«Точно и ясно», – повторил Ванапаган, стоя в одиночестве на лестнице. «И чего они все только не выдумают! Ванапаган человеком да на землю! Ох, тяжёлые времена, безвременье!»
I
Вдали от людей и дорог, в лесной глуши, стоял одинокий хутор Чёртова Дыра4. Судя по всему, опустел он уже давно, потому как старый хозяин умер, а нового не находилось. Но в один прекрасный день случайный прохожий заметил, как из волокового оконца5 курится дымок. Так стало понятно, что кто-то там живёт. Но кто был этот кто-то, по правде говоря, никого особо не интересовало. Ну, кому какое дело до нового хозяина Чёртовой Дыры. Прошла уйма времени, прежде чем и местная власть прослышала об этом и потребовала от него самого внести ясность. Но бумаги у нового хозяина оказались исправны: имя Юрка, в христианским браке с Лизете, детей нет.
«Кто разрешил поселиться в Чёртовой Дыре?» – спросили у Юрки.
«Небесная канцелярия», – ответил тот.
«Но это же не их хутор».
«А чей же?» – спросил Юрка.
Из этих двух ответов в отношении Юрки и его жены Лизете пришли к выводу, что они какие-то раскольники, и что «чердаки» у них не в порядке. Стало быть, подходящие жильцы для Чёртовой Дыры, ведь люди с нормальным рассудком ищут общества себе подобных.
«Откуда узнал, что Чёртова Дыра опустела?» – спросили у Юрки.
«Там же не было людей», – прозвучал ответ.
«Да, в других краях они были», – пояснила старуха.
«И понравилось там?»
«Вроде бы так», – ответил Юрка.
«Название Чёртова Дыра тоже нравится?» – ухмыльнулся чиновник.
«Ещё бы», – серьёзно ответил Юрка.
«Ну, раз такое дело, то оставайся в Чёртовой Дыре за хозяина и можешь там забавляться, как Ванапаган со своей старухой – никто туда не придёт и тебе не помешает».
«Как Ванапаган6 со своей старухой», – вторил Юрка и разразился таким хохотом, словно лошадиное ржание грохнуло из бочки. Чиновник с изумлением уставился на него, ибо впервые в своей жизни он слышал подобный смех: да и не походил тот на человеческий.
Но, разглядывая Юрку, чиновник вскоре отметил, что едва ли он и видывал-то ранее подобного человека. Ростом хоть чуть выше среднего, зато грудь колесом, словно бочка какая, а не человек. Руки раскорячены по обе стороны от тела. Лицо широкое да приплюснутое, лоб низкий да плоский, почти вдавленный, голова большая и круглая, волос рыж и курчав, сливается по ушам с такою же бородою, растущей по шее чай до самой груди. Вообще, трудно сказать, где у этого человека может заканчиваться борода. И ноги-то, должно быть, покрыты всклокоченной шерстью. Весьма странно было видеть возле этого мужичищи приземистую, щупленькую, слегка сгорбленную, чёрную как смоль старуху. И как эти двое сошлись, и как уж они сладили! Да ведь сладили, так как чувствовалось, что это уже не молодожёны.
«Детей у вас нет», – напоследок отметил чиновник. «Деток бы надо, иначе смысла нет ни в хуторе, ни в труде».
«Так ведь пойдут», – молвил Юрка.
«Коли хлебца хватит, то и пойдут», – дополнила Лизете сказанное стариком.
«А до этого не хватало?» – спросил чиновник.
«Значит, не хватало, раз деток нет», – ответила старуха.
«Значит, не хватало», – пророкотал в бороду и Юрка.
«Даст Господь деток, подаст и хлебца», – продолжил чиновник.
«Вроде бы так», – ответствовал Юрка.
Выполнение формальностей заняло некоторое время, но казалось, что у новых хозяев Чёртовой Дыры времени в достатке: они не спешили и не ёрзали на месте, а сидели и терпеливо ждали. Время от времени старуха пыталась завязать со стариком беседу, но тот всякий раз обрывал её на полуслове, говоря:
«Не трезвонь, дело господское».
Старик сидел так тихо, что его одолел крепкий сон, но как только он добрался до того места, откуда храп уже должен был вырваться наружу, то получил от старухи тычок под рёбра вместе с бранью: