– Смотри, – подступил к ней гауф и показал рукой. – Это были мои земли.
Под рукой Клембога, окаймленная с северо-запада горным кряжем, лежала долина, усыпанная домишками, веселыми квадратиками полей и неровными кудрями леса. На холме стояла небольшая крепость. Речные рукава, расходящиеся от излучины, двумя блескучими лентами бежали по краю, истыканные мостками и причалами.
И все было фиолетовое. Где больше, где меньше.
– И что? – спросила Капля.
– Ничего этого уже нет, – сказал Клембог. – Это останки, морок. Нифель.
– Нифель?
– Там, где совсем темно, видишь?
Гауф ткнул пальцем вглубь долины, в одетую фиолетовыми проблесками тьму. Она, как тень, лежала на склонах, поднявшись и застыв у горных вершин. Капля привстала на цыпочки и вытянула шею. Сморщила нос.
– Это что?
– Это и есть нифель. Тьма. Ничто. Конец.
– Раньше, – опускаясь на короткую лавку и пряча руки в рукавах, сказал Ольбрум, – там стояла Вторая Башня.
– Совсем темно, – сказала Капля.
– А вот здесь, – грубо развернул ее Клембог, – все, что у меня осталось.
Серая лента дороги петляла среди холмов. Несколько домиков жались к подножию скалы. Темнел лес, за лесом виднелась песчаная проплешина.
– Эта Башня – последняя, – сказал гауф. – Дальше – три городка и семь деревень. И все, Океан Безумия.
– А что это такое – Океан Безумия? – спросила Капля, приставив ладошку ко лбу. – Его почему-то не видно.
– Океан Безумия, Шанг-Лифей, окружает наш мир. Плыть по нему можно только в пределах береговой видимости. Несчастные, теряющие берег из виду, обратно не возвращаются.
– Или возвращаются сумасшедшими, – добавил старый цольмер.
– А он холодный, этот Океан?
Клембог хмыкнул, вспоминая.
– Он темно-синий, с прожилками и белой-белой пеной.
Когда-то давно, когда ему было четырнадцать и Башни стояли все, отец взял его в наградную поездку.
Год до выпуска. Легкий ветер качает душистый шанкорис, и от меняющегося узора пятнистых листьев рябит в глазах. Шанг-Лифей бьется о камни так, что земля подрагивает под ногами. И недостроенная Башня кажется наоборот разрушенной.
– Смотри, – говорит отец, – здесь кончается Дилхейм.
В нескольких ахатах от острых сапожных носков – пустота.
Отец как нарочно подталкивает молодого щенка Кеюма к самому краю, наклоняет так, что в лицо тому хлещет мокрый, полный брызг ветер.
Океан внизу, в тридцати шагах, распахивается навстречу, истекает жадной слюной, ворчит – сюда, сюда, мальчик!
Скрытые водой и пеной камни хищно показываются на какой-то миг.
– Старайся, – говорит отец, – чтобы у тебя впереди не было Шанг-Лифея. Шанг-Лифей должен быть за спиной, далеко за спиной. Ты понял?
– Понял, – шепчет щенок Кеюм.
Лист шанкориса прилипает к его щеке…
– Вы спите? – слова Капли вернули Клембога к действительности.
– Нет, – мотнул головой он. – Нет. Задумался.
– Пойдемте вниз, холодно на ветру, – сказал Ольбрум и первым полез обратно в Башню.
– Еще чуть-чуть, – сказала Капля, перебегая от одного зубца к другому. – Здесь высоко. Как же вы выберетесь, если снизу подступит нифель?
– Рядом скала, – показал Клембог. – Поставят мостки, и по ним все уцелевшие перейдут на скалу. Правда, смысла в этом уже не будет.
– А-а-а.
Капля подобралась к плоскому участку, в двух шагах от которого темнел скальный выступ. Он находился чуть ниже, чем башенная площадка. Край был помечен белой краской. За выступом уходила вниз гребенка кривых ступеней.
– А почему так? – спросила Капля, повисая ногой над пропастью. – Разве не разумнее делать выход внизу?
– Не надо, – сдернул ее с края Клембог и скривился от боли. – Внизу аззат всегда слабее. Поэтому и отступать можно только вверх.
– А что такое аззат?
Гауф повернулся и долго смотрел в темно-светло-синие глаза. Неужели ничего не понимает? Капля ждала, чуть приоткрыв рот.
– Давай спустимся.
Клембог принял ее руку. С четвертой ступеньки Капля сама спрыгнула вниз.
– Здорово!
Она схватилась за крякнувшего от неожиданности Ольбрума. Гауф, перебарывая ветер, захлопнул створку и вбил обратно в проушину вертлявую щеколду. Дневной свет растаял, и глаза какое-то время привыкали к полутьме и неверному свету факела у выводящей в коридор арки.
По пути обратно в комнату Капля извертелась, исфыркалась, накинула на цольмера капюшон, обстучала ладонью стены и несколько раз показала Клембогу язык.
Боги, он не думал, что будет так.
Как с ней договоришься? Забудет, рассмеется, распахнет глазища свои бессмысленные. Слабоумное существо.
– Стой, – захлопнув дверь, гауф поставил Каплю перед кроватью.
Капля кивнула.
– Стою. А мне должно быть холодно, да? Я появилась в этом платье? Оно уже вон, запачкалось. Я на самом деле бессмертная?
Ольбрум, качнув головой, прошаркал к окну.
– Помолчи, – Клембог взялся за кяфизы. Пять, шесть… нет седьмого. Как теперь без него? – Закрой глаза.
– Зачем?
– Мне не объяснить так про аззат. Его надо почувствовать.
– Да? – Капля подобралась и зачем-то расставила руки в стороны. – Я готова.
– Глаза, – повторил гауф.
– Ага. Все.
Капля зажмурилась.
– Вдохни, – сказал Клембог. – Вдохни и почувствуй комнату, камень, из которого сложены стены, тепло деревянных лавок, колкость соломенного топчана. Холод, смех, голоса, скрипы. Руки людей, поднявших эту Башню. Прошлое их и будущее. Почувствуй, как сверху вниз стекает обнимающий свет.
– Ну, наговорили… – Капля приоткрыла один глаз. – Не обманываете?
– Нет.
– Ну, смотрите.
Девушка надула щеки.
Ольбрум бесшумно прошел к резному креслу в изголовье кровати. Клембог нахмурился, заметив, как заострился у цольмера нос, а морщины, иссекая, углубились в кожу щек. Последние полгода тяжело дались старику.
– Видишь?
Капля пожала плечами.
– Ничего она не видит, – ворчливо произнес Ольбрум. – Не нашего мира, где уж ей.
– Вы всегда такой вредный? – спросила его Капля. – Я почти вот-вот увидела. Если бы вы сейчас меня не сбили…
Старик махнул рукой.
– Покажи ей, – обернулся к нему Клембог.
Капля шумно выдохнула.
– Да, я уже устала не дышать. Покажите.
– Что ж, – сказал Ольбрум и сложил знаком пальцы. – Это чуть подсветит аззат.
Тонкие желтые лучи прорезались сквозь каменный, перекрытый балками потолок и ушли в пол. Их было много. Целый лес золотых лезвий.
– Ой, и вы в них! – воскликнула Капля.
– Это и есть аззат, – сказал Клембог. – Сила места.
– Не сила, – поправил Ольбрум. – Скорее, чистота. Чем ярче аззат, тем сложнее нифели его одолеть. И тем безопасней в таком месте людям.
– А это везде? – спросила Капля.
Она ловила свет ладошками, но он протекал сквозь, рассыпая мягкие искры.
– Было везде, – со вздохом произнес старый цольмер. – Где люди были добрые, там аззат рос, где оказывались похуже, там тускнел. Намоленные места тоже светили ярко, дарили тепло телам и душам. По одной из легенд нифель появилась там, где люди совсем извели аззат.
– Это как? – отвлеклась от света Капля.
– Убивали, насиловали. Умножали скорби земные.
Вспомнив предков, Клембог стиснул кулаки и мысленно каждому пожелал нифели. И Сарадилу, и Тойвенсу, всем.
– Вот поэтому ты нам и нужна, – подошел он к Капле. – Ты можешь спасти наши земли.
– Я? – удивилась девушка.
– Ты, – гауф усадил ее на кровать. – Когда Капля падает в Колодец, тот край, знак которого она уносит с собой, очищается от нечисти.
– А какой знак?
– Этот, – Клембог снял одну из цепочек с кяфизом с шеи. – Как последняя воля, понимаешь?
Капля медленно кивнула.
Кяфиз опустился ей в ладони – небольшой железный кругляш с отверстиями.
– Как у вас все странно, – Капля склонилась над кяфизом. – И что, его нужно просто надеть?
– Да.
Капля посмотрела на цольмера.
– А у вас все с ними ходят?
– Все, – Ольбрум отвел бороду в сторону, показывая свои кяфизы.
– Ух ты! – обрадовалась Капля и принялась считать: – Один, два… четыре… шесть! Это имеет какое-то значение?
– Имеет, – кивнул Ольбрум.
– Как у всякого места есть аззат, – сказал Клембог, – у людей есть кяфизы. Первый кяфиз человек получает по рождению. Кто победней – бронзовый или медный, кто побогаче, – железный. Его надевают отец с матерью. Или повитуха. Или владетель земель. Считается, что с этих пор ребенок защищен от мелкой нечисти. Второй кяфиз вешают в двенадцать лет.