Тут уже меня понесло, благо каждая очередная инстанция даёт дополнительный материал для всё более резких оценок. Нарастающий маразм партийных функционеров очень даже способствовал росту сарказма.
Короче, отправляю очередное заявление теперь уже в Москву в ЦК КПСС, приложив мои предыдущие заявления, ответы на них и мои комментарии на ответы.
Спустя некоторое время вся эта писанина проделывает обратный путь и через обком партии приземляется в горкоме. Естественно, с соответствующими визами, чтобы рассмотреть дело повторно.
Круг замкнулся.
Но ситуация-то уже совсем другая.
Я в своих писаниях не просто жаловался, а уязвлённый очевидной, на мой взгляд, несправедливостью, поочерёдно издевательски высмеивал все три инстанции республиканской партийной вертикали.
Вполне логично было ожидать, что теперь-то они на мне и отыграются.
Ну, сообщили мне дату очередного заседания бюро горкома, на котором будет рассматриваться дело. Жду…
И тут совершенно случайно узнаю, что первый в отъезде и бюро проведёт второй секретарь горкома – дама, известная своим независимым и твёрдым характером, но за которой ни самодурства, ни кровожадности не числилось.
Мы были знакомы и поэтому, не дожидаясь заседания бюро, я решил встретиться с ней и в спокойной атмосфере объясниться. Встреча состоялась.
Она выслушала и без всяких витиеватостей коротко сказала, что решение будет пересмотрено.
Это и произошло через несколько дней.
Как я уже говорил, дело моё по своей сути было пустяковым. Объявленный выговор ничем мне не грозил, ничего я не терял и вообще, через год его было положено снимать. К тому же следует отметить, что пока я воевал с партийными функционерами, этот срок как раз и подходил к концу.
То, что сделала дама, формально для меня ничего такого не значило, кроме как утешение уязвлённого самолюбия.
Но я никогда не забываю, что с её стороны пойти против мнения всех партийных инстанций, в том числе и её непосредственного начальника, которые я фактически высмеивал, это был поступок, на который мог бы решиться далеко не каждый мужчина.
Двойная мораль
В одном горном районе председатель райисполкома, что по нынешним временам соответствует должности главы администрации муниципалитета, сделал сыну обрезание крайней плоти.
Дело это было житейское, в основном потерявшее давно свои религиозные корни.
Просто традиция такая, которая по умолчанию не предполагала никакой реакции со стороны соответствующих органов.
Однако, нашёлся «доброжелатель», который настучал в обком партии.
В такой ситуации не реагировать, сами понимаете, уже невозможно.
И вот вызывают провинившегося на бюро обкома, и грозит ему исключение из партии – коммунист должен быть атеистом. А «партбилет на стол» автоматически означает лишение должности.
Состояло бюро обычно из 11—13 человек, среди которых, для приличия избиралась и одна женщина.
Так вот, песочат его эти партийные бонзы и наконец-таки дают слово самому виновнику.
Не знаю, присутствовала ли на заседании единственная дама, когда тот без всяких хождений вокруг да около взял «быка за рога», предложив присутствующим мужчинам спустить штаны и продемонстрировать свои собственные «необрезанные» достоинства.
Возникла, как в гоголевском «Ревизоре», немая сцена, которая сменилась гомерическим хохотом, который нивелировал бросающуюся в глаза двойную мораль, которой вольно или невольно следовали присутствующие.
Короче, начальству хватило ума, чтобы отпустить товарища с миром.
Директор
Был у меня один директор.
В девяностые годы, когда всё рухнуло его предприятие еле держалось на плаву и я не досаждал ему особыми требованиями. Задача была одна – выжить.
Но время шло, пора было уже переходить к каким-то действиям, прекратив проедать остатки когда-то наработанного, а у него положение не менялось.
В развитие не вкладывалось ни копейки, на счету смешные деньги и так далее. Причины были по его словам в высоких налогах, низких ценах на его услуги и ещё черт его знает в чём.
Я указывал ему на какие-то конкретные вещи, которые необходимо делать, чтобы выправить положение, но всегда находились причины, почему это невозможно.
Наконец мне всё это надоело, к тому же у меня появились подозрения, что у него вовсе не так все, как преподносится, и я предложил ему уволиться.
И тут мой директор с позорно мизерной зарплатой, на уровне уборщицы заволновался, демонстрируя явное нежелание уходить.
Как обычно бывает у нас в таких случаях, в первую очередь я был обвинён в том, что хочу посадить на его место своего человека, а дальше – ещё хуже. И понеслось…
Я попытался выразить недоумение, тем, что он цепляется за работу, от которой ему давно следовало бы бежать.
Что же касается какого-то «своего человека», то, даже если бы он был, то на ту работу, какую он описывает мне, его можно было направить только в качестве наказания. Но директор меня не слышал и повторял одни и те же обвинения.
В конце концов был привлечён и национальный фактор, но в прямо противоположном от традиционного смысле.
Он стал вопрошать: – Что скажут лакцы, когда узнают, что один лакец уволил другого?
Мысль (раз уж на то пошло), что и ему, как лакцу, следовало бы работать так, чтобы не создавать проблем другому лакцу, принявшему в своё время его на работу, у него при этом как-то не возникала.
Ну и что было ответить?
Я предложил ему привести трёх лакцев, которых он сам лично выберет и, если, выслушав аргументы сторон, они посчитают мои придирки, не заслуживающими увольнения, я сниму все претензии и вообще больше никогда не буду его трогать.
Но он совершенно не слышал это и продолжал твердить своё. Мой вопрос: – Почему же он не ухватывается за столь заманчивое предложение, он тоже не слышал абсолютно.
Тогда я не стал больше ничего изобретать и на каждое его высказывание начал с маниакальным упорством повторять своё предложение о трёх представителях с его стороны.
Наверное, не ошибусь, если скажу, что это я сделал раз пятьдесят, пока всё-таки не пробил его броню.
Видя, что ему некуда деваться, он, наконец, пообещал придти со своими личными судьями.
Через несколько дней он пришёл… с заявлением об увольнении по собственному желанию.
При новом же директоре положение дел резко изменилось в лучшую сторону.
Отец сторожа
В одном из махачкалинских вещевых рынков имеется довольно популярный ювелирный магазин.
После завершения рабочего дня его владелец, от греха подальше, складывает наиболее дорогие изделия в «дипломат» и уносит с собой. Слабонервным в тот чемоданчик, когда он заполнен, лучше не заглядывать.
Так вот, как-то, после одного из очередных рабочих дней этот бизнесмен присоединился к тёплой компании работников рынка, которая по какому-то поводу, а возможно и без, выпивала и закусывала.
Не знаю, закусывал ли хозяин ювелирного магазина, но напился он до такого состояния, что ушёл (уполз?) домой, забыв при этом свою сокровищницу, а утром не мог вспомнить, где её оставил.
Помог ему отец одного из охранников рынка, который подменял сына и после того, как компания разошлась, наткнулся на этот самый чемоданчик.
Опять же, не знаю насколько торжественно, но он был прилюдно вручён хозяину, который в знак благодарности презентовал благодетелю… бутылку водки.
Подарок был с достоинством отклонён.
Отец сторожа поблагодарил забывчивого предпринимателя за любезность и сказал, что он верующий, мусульманин и посему не курит и не пьёт.
Присутствовавшая рыночная общественность при этом изображала финальную сцену из гоголевского «Ревизора».