Меня растрогал этот, вроде бы обычный для дагестанца поступок, когда хозяин ради гостя может даже отказать себе в чём-либо, и по дороге думал, что бы сделать ему приятное в ответ.
Вспомнив, что видел у него на столе какой-то дряхлый, потемневший от времени транзисторный радиоприёмник, видимо, служивший окном в мир, решил купить и передать ему через сына что-нибудь более современное и качественное. Однако, по возвращению как-то закрутился в суете дел рабочих и домашних.
Иногда вспоминал о своем намерении, но всегда почему-то невпопад – то поздно ночью, то рано утром, то ещё что-то мешало сразу поехать в магазин и купить.
Прошло много лет и у меня давно уже потеряна связь с его сыном, да и старика, наверное, нет в живых, а я до сих пор всё ещё покупаю ему приёмник.
Народный контролёр
Была как-то у меня в одном из районов небольшая организация.
По этой причине начальник её – почтенный человек, имел соответствующую ей небольшую зарплату.
Семья же у него была большая и для того, чтобы как-то помочь, по его же просьбе я принял туда и жену, хотя работы для неё, как штатного работника не было никакой.
Честно говоря, она там лишь числилась, а я таким образом повысил зарплату её мужу.
Так продолжалось несколько лет, но в какой-то момент обстоятельства сложились так, что содержать жену стало невозможно и я, пригласив мужа, выразил сожаление и сказал, что придётся штат сокращать.
Тут началось нечто неожиданное.
Он стал энергично возмущаться, сначала устно, а когда получил на руки приказ о сокращении, то посыпались жалобы в разные инстанции.
Ладно бы только на факт увольнения, но он начал буквально поливать меня по чёрному, обвиняя в самых невероятных вещах. Прямо иллюстрация к поговорке о добре, за которое тебе потом отомстят.
Добралась жалоба и до республиканского комитета Народного контроля. Если кто не знает, то была в советские времена такая организация с правами прокуратуры и МВД вместе взятых.
Явился оттуда какой-то многозначительно улыбающийся субъект и начал проверку, увенчавшуюся актом.
Часть акта состояла из столь очевидных глупостей, что в объяснительной записке указывать на них было одно удовольствие. Другая же часть представляла собой нечто невразумительное, которое вообще невозможно было понять. На дурацкую жалобу ещё более дурацкий акт.
На мою просьбу объяснить смысл того или иного предложения он лишь улыбался и говорил, что в комитете поймут.
Я взорвался и, не дожидаясь вызова, сам поехал туда. Председателя не было, а первый заместитель, перед которым я положил акт с просьбой пояснить мне смысл некоторых фраз, прочёл его и впал в задумчивость, выйдя из которой, начал рассказывать о том, какой замечательный человек автор этого самого документа.
В конце – концов, в комитете тоже, вроде, поняли что к чему и жена осталась уволенной, меня не четвертовали и, к тому же я сам, разъярённый клеветой и проверками, уволил вдогонку и самого пакостника, у которого и без этого хватало грехов.
Но это не всё.
После увольнения он явился ко мне в кабинет вместе с ходатаем – вполне вроде приличным человеком, к тому же знакомым мне доктором наук из пединститута (что-то мне везло на ходатаев из этого самого института), который начал настойчиво уговаривать меня восстановить его в прежней должности.
Самое поразительное, что он никак не хотел понять невозможность этого после всего происшедшего.
Выслушав мой рассказ о мерзостях, учинённых его протеже в знак благодарности за сделанное, он должен был, наверное, извиниться и уйти, а он – профессор ушёл обиженным.
Железная леди
Во времена СССР советский человек имел право на загородний садово-огородный участок, называемый в народе дачей. И ещё имел он право иметь на этом участке садовый домик – комнатка с верандой строго ограниченных размеров каждая. Не дай бог их нарушить. Метр влево, метр вправо – огонь на поражение
Вот и я, получив надел, начал строить свой домик.
Собственно говоря, только на начало в виде фундамента и цоколя у меня и хватило времени и терпения после чего стройка замерла на несколько лет.
И вот в этот «мёртвый» для меня строительный сезон в республике началась очередная компания против злодеев, которым не хватало дачных квадратных метров и они строили черт-те что.
Комиссия, среди прочих, наткнулась и на мою незавершёнку. Измерив её без меня и почему-то решив, что фундамент подготовлен только под комнату, а не комнату с верандой, хотя там явно было видно это разделение, она внесла меня в список, который для начала попал в райисполком (прообраз нынешней районной администрации).
Кампания была начата обкомом КПСС и как я не пытался с чертежами в руках объяснить главе управления жилищно- коммунального хозяйства, что размеры моего фундамента точно вписываются в нормы, определённые для комнаты с верандой, он ничего не хотел понимать.
На него магически действовал акт, где фигурировала только слово комната, а от слова «обком» вообще наступал паралич мозга.
Материалы были переданы в райком партии.
Я знал неплохо его первого секретаря и, встретившись с ним, объяснил ситуацию. Он сказал, что если всё так, как сказал, то, действительно, и говорить не о чем, но так как материал уже поступил, мне придётся всё-таки придти на заседание бюро райкома, где вопрос и будет закрыт после моих разъяснений.
Пришёл я на бюро, а там масса таких же как я бедолаг, а может и реальных нарушителей.
Секретарь начал выступление и, клеймя всех позором, так разошёлся, возбуждая сам себя, что в порыве праведного гнева, уже, как глухарь, ничего и никого не слушая, предложил объявить всем скопом по выговору с занесением в личное дело (была в то время такая мера партийного взыскания).
Бюро послушно проголосовало.
Эта мера располагалась где-то по середине шкалы партийных взысканий, крайняя из которых – исключение из партии означала автоматическую потерю кресла руководителя.
Выговор, принципе, ничего страшного не означал, но, поскольку я виноватым себя не чувствовал и, к тому же столь неожиданное поведение секретаря райкома так возмутило меня, что я написал заявление в горком КПСС, при этом, естественно, не поскупился на сарказм в адрес обидчика.
Там до рассмотрения на бюро уже горкома, своё заключение должна была вынести партийная комиссия, состоявшая, как правило, из старых заслуженных коммунистов.
Пришел я на её заседание.
Сидят несколько очень приятных людей почтенного возраста, которые, улыбаясь, выслушали меня, задали несколько наводящих вопросов, а решение уже выносилось без моего присутствия.
На следующий день мне сообщают, что комиссия считает выговор незаслуженным и рекомендует бюро горкома отменить его.
Ну, думаю, всё.
Прихожу на бюро, а там уже горкомовский первый секретарь – такой же глухарь, как и райкомовский, вопреки решению собственной парткомиссии, после уже своей эмоционально-обличительной речи в адрес нарушителя заявляет, что райком всё сделал правильно и, как принято в таких случаях, бюро единогласно, даже не обсудив мнение своей же комиссии, голосует за его предложение оставить выговор в силе.
Естественно после этого давление у меня нарастает и я уже обращаюсь в обком партии.
В отличие от горкомовской парткомиссии, там моё дело предварительно рассматривает в одиночку какой-то тип, который даже не пожелав выслушать мои объяснения, почему-то самолично решает, что всё было сделано правильно и обкомовские ни партийная комиссия, ни бюро моё заявление рассматривать не будут (?).
Аргументы почти такие же как у того самого чудаковатого проверяющего из Комитета народного контроля – смысл их понять невозможно.