Он отхлебнул пива из принесенного Пюжолем стакана. Начался второй тайм. Маленькие фигурки игроков в синей форме продолжали бессмысленные и непродуктивные перемещения по полю. Сервас не был тонким знатоком футбола, но действия нападающих казались ему до крайности неумелыми. Он где-то читал, что расходы на транспорт и расселение команды обойдутся Федерации футбола Франции в миллион евро, и задавался вопросом, обойдется ли она собственными средствами или "залезет в государственный карман" налогоплательщиков. Впрочем, всю остальную компанию добросовестных налогоплательщиков эта проблема волновала явно меньше, чем хроническое отсутствие результативности. Сервас сделал попытку вернуться к происходящему на экране. Из телевизора доносился на редкость противный неумолкающий гул, похожий на жужжание огромного пчелиного роя. Ему объяснили, что этот шум производят тысячи южноафриканских болельщиков, отчаянно дудя в дудки. Сервас не понимал, как люди на трибунах не сходят с ума от подобного бедлама: даже приглушенный микрофонами и смягченный техническими ухищрениями звук мог кого угодно довести до исступления.
Внезапно свет в баре замигал, по экрану пошли помехи, и картинка исчезла. Зрители возмущенно загудели, но изображение тут же восстановилось. Гроза… Она кружила над Тулузой, как стая ворон. Сервас ухмыльнулся, представив себе погрузившийся в темноту бар и лишившихся футбольного наслаждения зрителей.
Он и сам не заметил, как вернулся мыслями к привычной, но оттого не менее опасной теме. Юлиан Гиртман не подавал признаков жизни уже восемнадцать месяцев… Ровно восемнадцать - но не было дня, чтобы сыщик о нем не думал. Швейцарец сбежал из Института Варнье зимой 2008–2009-го, через несколько дней после визита Серваса. Во время этой встречи в камере майор сделал изумившее его открытие: у них с бывшим прокурором Женевы была общая страсть - музыка Малера. А потом один из них совершил побег, а другого завалило лавиной.
"Восемнадцать месяцев", - подумал он. Пятьсот сорок дней и столько же ночей, когда ему несчетное число раз снился один и тот же кошмар. Лавина… Он погребен в саркофаге из снега и льда, воздух заканчивается, руки и ноги онемели от холода, и тут его тела касается щуп: кто-то в бешеном темпе машет лопатой, отбрасывая снег. Его ослепляет свет, он жадно, раззявив рот, глотает морозный воздух. В проеме возникает чье-то лицо. Это Гиртман. Швейцарец хохочет, бросает: "Прощай, Мартен!" и снова закапывает его…
Мелкие детали жуткого сна менялись, но заканчивался он всегда примерно одинаково.
Серваса спасли, он выжил, но продолжал умирать в своих кошмарах. Часть его существа действительно умерла той страшной ночью в горах.
Чем занят Гиртман в данный конкретный момент? Где он обретается? Мартен внутренне содрогнулся, вспомнив величественный заснеженный пейзаж… горы головокружительной высоты, хранящие покой затерянной долины… здание с толстыми стенами… засовы, щелкающие в глубине пустынных коридоров… И дверь, за которой звучала знакомая музыка: Густав Малер, любимый композитор Серваса - и Юлиана Гиртмана.
- Лучше поздно, чем никогда, - буркнул Пюжоль, и Сервас рассеянно взглянул на экран. Один игрок покидал поле, другой выходил на замену. Очевидно, это и был тот самый Анелька́. В левом верхнем углу экрана было обозначено время - 71-я минута матча - и счет - 0:0, что, по всей видимости, и повысило градус напряжения в баре. Сосед Серваса, толстяк весом килограммов сто тридцать, обильно потевший в рыжую бороду, фамильярно похлопал его по плечу и произнес, дыша в лицо алкогольными парами:
- Будь я главным тренером, дал бы всем этим бездельникам хорошего пинка по заднице! Жалкие неудачники, даже на чемпионате мира еле ноги по полю таскают.
"Интересно, много ли двигается сам жирдяй, - подумал Мартен. - Наверняка ходит не дальше этого бара, да еще в магазинчик на углу, за пивом!"
Он спросил себя, почему не любит смотреть спорт по телевизору. Неужели из-за того, что его бывшая жена Александра не пропускала ни одной игры любимой команды? Они прожили вместе семь лет, хотя Сервас всегда, с самого первого дня, был уверен, что долго их брак не продлится. Они все-таки поженились - и продержались целых семь лет. Сервас и сегодня не понимал, почему они так долго не желали смириться с тем очевидным фактом, что подходят друг другу не больше, чем фанатик-талиб и шлюха. Что осталось от их союза? Восемнадцатилетняя дочь. Но Сервас гордился своей дочерью. Да, именно так - гордился. Ему не всегда нравилось, как она одевается и красится, он терпеть не мог ее пирсинг и дикие прически, но похожа Марго была именно на него, а не на мать. Как и он, она любила читать, как и он, поступила на самое престижное подготовительное отделение по литературе в Марсаке. Лучшие студенты приезжали сюда учиться даже из Монпелье и Бордо.
По трезвом размышлении он не мог не признать, что его в сорок один год волновали только две вещи: работа и дочь. А еще книги… Но книги - другое дело, книги - не центр существования, но вся его жизнь.
Может ли человек довольствоваться любимым делом и ребенком? Из чего складывается жизнь других людей? Сервас заглянул в опустевший, с остатками пены на стенках, стакан и решил, что пора остановиться. Нужно было немедленно облегчиться, и он направился в сортир. Дверь была грязной до омерзения. У писсуара спиной к нему стоял лысый мужик и шумно мочился.
- Не сборная, а инвалидная команда, - произнес он, когда сыщик начал расстегивать ширинку. - Без стыда не взглянешь.
Он закончил и вышел, не утрудив себя мытьем рук, а Мартен долго и тщательно намыливал ладони, полоскал под краном, потом подставил их под сушку; выходя же, нажал на ручку локтем - из брезгливости.
Когда Сервас вернулся на свое место, матч близился к концу, но счет остался прежним, а зрители достигли точки кипения: они были оскорблены в лучших чувствах. Сервас решил, что если все пойдет так и дальше, произойдут народные волнения.
Его соседи изрыгали проклятия и взывали к игрокам, не сводя глаз с экрана:
- Ну давай же, давай!
- Отдай мяч, кретин, да отдай же мяч!
- На правый фланг, на пра-авый!
Это означало, что игра наконец оживилась. И тут в кармане Серваса завибрировал мобильник. Он достал телефон - не навороченный смартфон, а старую добрую модель фирмы "Nokia". Сообщение было переадресовано на голосовую почту.
Сервас набрал номер.
И застыл.
Голос в телефоне… Он узнал его через полсекунды. Полсекунды вечности. Пространство-время сжимается - так, словно двадцать лет, прошедшие с их последнего разговора, пролетели за два такта биения сердца. От звука этого голоса у Серваса скрутило желудок; ему на мгновение показалось, что комната начинает кружиться. Крики одобрения и гул вувузел стихли, потерялись в тумане. Настоящее съежилось до размеров атома.
"Мартен? Это я, Марианна… Пожалуйста, позвони мне. Это очень важно. Умоляю, позвони, как только получишь это сообщение…"
Голос возник из прошлого - и в нем был страх.
Самира Чэн бросила кожаную куртку на кровать и взглянула на толстяка, который курил, лежа в подушках.
- Мне пора на работу, так что давай одевайся и отваливай.
Мужчина был лет на тридцать старше Самиры, но ее не смущали ни его возраст, ни жирный живот, ни седые волосы на груди. Они отлично порезвились, остальное значения не имело. Она и сама не была записной красавицей и уже в лицее поняла, что большинство мужчин считают ее уродиной. Нет, не так: уродливым они находили только ее лицо, зато тело - невероятно сексуально-притягательным. Это двойственное чувство заставляло чаши весов склоняться то в одну, то в другую сторону. Любовников у Самиры Чэн было великое множество: она давно усвоила, что красавчики - вовсе не обязательно лучшие любовники; ей нужен был крутой секс, а не Прекрасный Принц.
Широкая кровать угрожающе заскрипела, когда пузатый любовник Самиры выпростал ноги из-под простыни и потянулся за своей одеждой, брошенной на стуле рядом с высоким зеркалом. Паутина, пыль, барочная люстра, подвешенная к балке (лампочки горели через одну), тростниковые циновки, комод и шкаф в испанском стиле, найденные у торговцев подержанными вещами, занимали остальное пространство. Самира надела трусы, натянула футболку и исчезла в устроенном в полу люке.
- Водка или кофе? - крикнула она снизу.