– Да ведь Клим Саныч…
– Да замолчи ты! – вдруг бросает отец так резко и грубо, что и сам виновато прячет взгляд, хоть и продолжает сердиться. – А то мы не видим, – добавляет он тише, – что Клим Саныч написал.
И Оливия вдруг обнажает свой истинный облик. Как правило, на улице она ведет себя смело, бывает грубой и кажется иногда беспринципной. Она бывает самой разной, но никогда не предстает миру слабой, плачущей девочкой. Эта часть ее характера не пробивается наружу и всегда прячется в уюте родного дома, где никто и ничто не может расстроить и причинить боль. Теперь же девушка не сдерживается.
Она пытается что-то сказать. Ведь очевидно же, что никакой проблемы нет, что сам директор убеждает в этом, сделав нужную запись, но вместо того, чтобы прислушаться к голосу разума… нет, вместо того, чтобы просто открыть глаза, родители даже не пытаются выслушать. Губы размыкаются, но тут взгляд резко начинает портиться: глаза успели наполниться слезами.
– Но я же… это же… Клим Саныч… – бубнит девочка сквозь слезы.
Здесь, в границе родного дома, ей ничего и никогда не угрожает. И вдруг – все изменяется в одно мгновение.
– В общем так, – заговаривает отец строгим, тихим, повелительным тоном. – С завтрашнего дня больше никаких прогулок. До экзаменов будешь сидеть дома и учить уроки, а вот когда…
– Но пап…
– Ты меня слушаешь, или нет?! С завтрашнего дня будешь сидеть дома!
Оливия снова пытается заговорить, но слезы уже не позволяют. Девушка начинает шмыгать, а если и старается что-нибудь сказать, но выходит у нее лишь мычание, так что она разворачивается и, плача, уходит в свою комнату, совершенно не понимая, в чем провинилась.
– Миш, – жалобным голосом зовет мужчину супруга, – может не надо было так жестко, а?
– Ничего, – вздыхает Михаил. – А как иначе?
– Ну так строго-то зачем?
Мужчина оборачивается и взглядывает на жену строго.
– А ты сама не понимаешь? – шипит он сердито, но говорит шепотом, чтобы дочь не услышала. – Если она не прекратит, то окажется в лечебнице! Да стоит этой тупице Настасье Федоровне пожаловаться и…
Женщина садится рядом и тоже говорит шепотом, еще тише, чем прежде, оставив ладонь на плече мужа.
– Но она же не виновата.
– Будто я не знаю, – прячет глаза Михаил. – Только кому кроме нас с тобой есть до этого дело? Все. Разговор окончен. Я никому не позволю лишить нас дочери. Чего бы мне это ни стоило.
А вот Оливия эти слова не подслушивает ни случайно, ни намеренно. Слишком мощный импульс проглатывает ее во мрак оттенков неприязни, и ровно в это мгновение девушка туго затягивает волосы в пучок у левого уха, а следом тут же отрезает лишнее. И отныне, думает комсомолка, ей не придется сменять настроения.
Глава третья
Столкновение
– Да что с тобой сегодня? – подталкивает Виолетта в плечо. – И что с волосами? Ты зачем их отстригла?
Оливия всем видом показывает, что обсуждать это не собирается, отворачивается и даже не отвечает.
А выглядит она действительно странно. Она и обычно не бывает дружелюбной, привыкнув хмурым видом отгонять ухажеров, но сегодня комсомолка совсем не в настроении, и за весь день, кажется, не проронила ни слова.
– Ты не заболела? – спрашивает подруга, изменив тон.
Жалостливо сложив домиком бровки, вторая красавица школы гладит по плечу свою дорогую подругу, но Оливия никак не реагирует.
– Слушай… – заговаривает она вдруг.
Девушка говорит странным, нерешительным голосом, будто на каждом слове раздумывает о том, стоит ли договаривать мысль, но, тем не менее, не останавливается и больших пауз не делает.
– Ты… вечером… сегодня… поедешь со мной? – выдавливает она из себя, как из тюбика. – Там… в общем… там есть на реке… вроде обрыва… за городом! На электричке, а дальше…
– Сегодня? – Подруга делает виноватое лицо, и комсомолка уже обо всем догадывается, а потому мгновенно остывает и вновь нахмуривается, не дожидаясь, когда Виолетта закончит. А та продолжает: – Ох, я никак не могу! Я уже обещала.
Оливия на миг теряет хмурость.
– Что обещала?
Подруга начинает странно улыбаться, подсаживается ближе, медленно берет под руку, обвивает и подтягивает к себе, а затем начинает рассказывать полушепотом с той же хитрой, довольной улыбкой на лице.
– Я тут с иностранцем познакомилась, – сообщает Виолетта. – Он из Испании, представляешь? – Поделившись радостью, она начинает сиять, но голос не повышает, а даже наоборот, окончательно переходит на шепот, не желая, чтобы ее услышали даже случайно. – Я хотела отказать, но…
Подруга начинает трясти Оливию за руку, едва сдерживая радость, и девушка просто отмахивается.
– Ну и как хочешь…
Виолетта резко остывает, когда девушка поднимается и собирается уйти, не собираясь, похоже, разделить с подругой ее радость.
– Да что с тобой сегодня? – недоумевает Ви. – Ты что, правда обиделась? Ты что, серьезно?
Ей тоже не нравится, что в такой миг подруга не хочет ее поддержать, так что девушка, разумеется, не собирается извиняться перед Оливией.
– Ну и пожалуйста, – тихо договаривает Виолетта, надувает щечки, сидит еще миг, а затем встает и тоже уходит.
Дома никого не оказывается. К слову, во дворе опять не обнаруживается хулиганов, как и утром, но на этот раз девушка о них даже и не вспоминает. Да и не такое время, чтобы беспокоиться о посторонних.
Оливия вообще странная с утра, и странная иначе, чем обычно, злая и сердитая, безразличная и еще более холодная, чем обычно.
Хотя, подруга еще с утра решила, что девушка притворяется, так как сегодня Оливия умудрилась достать, наконец, приставучую Настасью Федоровну. Та, как и обычно, постоянно бросала взгляд в сторону девушки, желая поймать ее за каким-нибудь проступком, а затем, увидев, что комсомолка уставилась в окно, тут же подошла, чтобы выругать.
В тетради девушки на самом деле оказалось меньше записей, чем должно было быть. Обычно, здесь бы разразился небольшой скандал. Вернее, Настасья Федоровна, как обычно, ругала бы девушку до тех пор, пока та не начнет возмущаться, а это и был бы повод сделать запись в дневнике.
Такое случалось не часто, но иногда Оливия могла не сдержаться, выслушивая несправедливые обвинения и сказать что-нибудь, ровно так, как и случилось день назад. И хотя в каждом школьном классе, где преподавала Настасья Федоровна, были такие ученики, девушка этого знать не могла, и потому особое внимание учительницы лишь подтверждает мысль девушки о том, что никому в этом бессердечном городе, а может, и в целом мире никому она не нужна.
Правда, теперь это все не имеет значения. Еще утром, по пути в школу, Оливия все решает – она собирается покончить со всеми проблемами одним махом, а потому теперь уже нет никакого смысла обращать внимание на такие мелочи, как вздорный нрав придирчивой учительницы.
И никто не может этого заметить, потому, что мир в глазах девушки выглядит совершенно иначе, чем представляется всем остальным, только это тоже не имеет большого значения. Самое важное то, что решение было принято, и события внезапно стали развиваться самым неожиданным образом.
– А ну-ка покажи тетрадь! – предвкушая оправданный скандал, велела с утра Настасья Федоровна, подойдя к парте Оливии.
– Пожалуйста, – лениво промычала девушка в ответ.
Она протянула тетрадь, а сердитая учительница собралась уже вырвать ее из рук презренной воспитанницы, как вдруг, девушка разжала пальцы и тетрадь свалилась на пол.
– Ах! – зазвучал скрипучий фальцет Настасьи Федоровны. – Да что ты себе позволяешь?!
Девушка лишь повернулась лениво и взглянула на упавшую тетрадь.
– Ой, – медленно и томно проговорила она.
Снова зазвучал хриплый фальцет, и преподавательница этики и психологии семейной жизни стала наглядно демонстрировать яркий пример беспочвенного, но пылкого скандала.