– Здорово, Николай Иваныч. Рассказывай,– говорит Пролыгин, первым выйдя из машины.
– Та шо расказувать? – пожимает нам руки старший лейтенант. – Тут гидрологи с Донецка промеряли на катере глубину и на него наткнулись. Сплывал вниз по течению. Ну, я и дал команду причалить жмура к берегу.
– Ты их опросил? – интересуюсь я.
– Ну да, – кивает фуражкой Цуприк.– Объяснения отут,– хлопает по висящей на боку планшетке.
Вслед за этим мы снова грузимся в «Уаз», участковый заводит мотоцикл и сворачивает с асфальта на тянущуюся вниз к Донцу, колдобистую грунтовую дорогу.
Через пару километров она выводит нас в густой смешанный лес, тянущийся вдоль реки. Мотоцикл останавливается на поляне.
– Дальше пешки, – говорит Цуприк, когда мы встаем рядом.
Выгружаемся, идем за ним по тропинке, меж папоротников, которая выводит к наклонившимся к воде плакучим вербам на берегу, под которыми двое пожилых рыбаков удят рыбу.
– Добрый вечер, дядькИ, – приветствует их участковый.
– И вам тэж, – приподнимают те над головами кепки.
Еще через пять минут, ниже по течению, открывается небольшой дикий пляж со старым кострищем посередине. Метрах в трех от уреза воды, в илистом наносе, белеет наполовину торчащее оттуда тело.
– Это гидрологи его отак воткнули, – разъясняет участковый. – Обвязали веревкой и на полном ходу у бэрэг.
– А веревка где? – интересуюсь я.
– Забрали.
– Так, Серега, – оборачивается Толя к водителю – сержанту. Тащи из машины буксир. Будем вытаскивать. – А ты, Николай Иваныч, – организуй понятых и какой-нибудь грузовик для доставки.
Вскоре сержант возвращается с капроновым буксиром в руке, а за ним двое уже виденных нами рыбаков.
– Будете понятыми, – говорю я, вслед за чем разъясняю им обязанности.
Оба дядька косятся на тело и кивают.
Далее я извлекаю из папки протокол, криминалист расчехляет фотоаппарат и делает обзорную съемку, после чего Дюсов, раздевшись до трусов, чертыхаясь, лезет с буксиром в речной ил к объекту.
– Еще чуть-чуть, давай, – поощряет его начальник, держа в руке разматывающуюся бухту.
Добравшись до тела и погрузившись по колено, оперативник захлестывает его ноги петлей и, отмахиваясь от комаров, возвращается назад. – Тяните.
Начальник с криминалистом тянут, – раздается громкое «чмок», утопленник оказывается на пляже. Он довольно свежий (бывало похуже) и почти не пахнет.
Видимых повреждений на теле нет, а от чего наступила смерть, установят судмедэксперты.
Спустя еще час, завершив осмотр и отпустив дядьков, мы перекуриваем в стороне, ожидая машину для доставки. Кругом уже вечерние сумерки, на небе фиолет, от воды тянет прохладой.
Наконец где-то вверху слышен гул мотора, потом хлопают дверцы, и на пляже появляется Цуприк, со свертком брезента подмышкой, в сопровождении небритого мужика, в шоферском комбинезоне.
– Отловил токо этого, на «захаре», – кивает участковый на него. – Увэчэри с грузовиками у нас в селе напряженка.
– Так он же бухой! – подойдя к небритому вплотную, восклицает криминалист.
– Ни в коим рази, – отрицательно вертит головой шофер, а потом валится на песок и засыпает.
– Ну, и что прикажешь теперь делать? – обращается к Цуприку начальник
– Покы будэмо грузить, проспиться, – уверенно заявляет Николай. – А назавтра я з ным розбэруся.
– Ну-ну, – говорит Пролыгин. – Разбирайся.
Вслед за этим рядом с телом расстилается брезент, на него помещается усопший, и опергруппа, кряхтя, тащит его по тропинке к «ЗИСу».
Далее открывается задний борт, груз помещается в кузов, и пока мы восстанавливаем дыхание, Цуприк отправляется за шофером.
Отсутствует минут десять, возвращается один и сообщает – убиг гад! (немая сцена).
– Да, давно со мной такого не было, – первым нарушает ее Пролыгин. – Кто умеет водить грузовик? (обводит всех взглядом).
– Я могу, – отвечает Дюсов. – Рулил на таком в армии. Правда, давно было.
– Значит тебе и карты в руки, – заводи.
После этого Леша лезет в кабину грузовика, запускает двигатель, а потом высовывается и кричит,– у него света нету!
Следует вторая немая сцена, – прерываемая непечатными выражениями.
На дворе уже стоит ночь, в небе мигают звезды, грунтовка впереди едва просматривается.
Решаем ехать цугом. Впереди и сзади наши «Уаз» с мотоциклом (для подсветки), грузовик посередине.
На трассу выбираемся почти час, переваливаясь на рытвинах с колдобинами. Останавливаемся на взгорке.
Вдалеке мерцает огоньками хат село, за Донцом цокает соловей, звонко и дробно.
Здесь Цуприк передает мне объяснительные гидрологов из планшетки, а затем предлагает «повэчэрять».
– А у тебя есть? – недоверчиво косится на него Пролыгин.
– Эгэ ж, – отвечает Николай.– Узяв вдома, когда отлавливал грузовик.
– Хоть что-то хорошее, – довольно изрекает Дюсов.
Далее мы все подходим к «Ирбиту», из люльки которого участковый попеременно вынимает пластиковую канистру с водой и плетенную из лозы корзину, обвязанную чистой холстиной.
Пока все моют руки, он накрывает «поляну».
На расстеленном у мотоцикла полотне, в свете фар, возникают изрядный шмат сала, крупные огурцы с помидорами, десяток яиц и кирпич хлеба. Последней извлекается солдатская, в чехле фляга, а к ней два граненых стакана.
Когда мы завершаем омовение, все готово.
Усаживаемся вокруг, Толя берет в руку флягу, отвинчивает колпачок, нюхает.
– Хлебная?
– Ага, житня, – кивает Цуприк. – Чиста як слеза. Рекомендую.
Пролыгин набулькивает себе и мне по четверти стакана, молча выпиваем. Когда круг завершается, и все утоляют первый голод,– повторяем.
– Ну, прям, как на пленэре, – высосав очередное яйцо, довольно щурится криминалист.
– А шо цэ таке? – вскидывает брови Цуприк.
– Ну, типа, отдых на природе, – разъясняет Дюсов.
Прикончив все, что было на «столе», закуриваем и слушаем соловья. Тот теперь разливает трели.
– Гарно спивае мужик, – говорит Цуприк.
– А почему мужик? – не понимаю я.
– Соловьихи, Николаич, не спивають, – поднимает он вверх палец. – Точно знаю.
Затем мы прощаемся с Николаем, его мотоцикл стрекочет к селу, а опергруппа грузится в машины.
Впереди «Уаз», за ним грузовик, катят по пустынной трассе.
Лопухнулись
Было это в то время, когда страна жила за «железным занавесом» и не знала европейских ценностей.
Бизнес тогда назывался спекуляцией и карался лишением свободы, а за самогоноварение можно было получить три года.
Одним таким днем, мы с начальником милиции города, где я в то время служил прокурором, получили нагоняй на заседании бюро горкома.
Там, помимо прочего, рассматривался вопрос о борьбе с названными антисоциальными явлениями, и работа правоохранителей в данном направлении была признана неудовлетворительной.
Особо возмутило Первого секретаря поступившая на его имя коллективная жалоба граждан в отношении ярой самогонщицы и спекулянтки по фамилии Бадер.
Жила она в добротном доме на окраине города близ Лугани, где активно курила зелье, доставляла с Ростова вяленых лещей, а с Астрахани черную икру, и все сбывала на городском колхозном рынке, а также среди знакомых.
Муж ее шабашил по колхозам, а сын, известный хулиган, отбывал очередной срок в местах не столь отдаленных.
– До каких пор будет продолжаться это безобразие?! – грозно вопросил нас Первый, зачитав вслух письмо. – В то время как вся страна активно строит коммунизм, вы потворствуете антисоциальным элементам!
– М-м, – переглянулись мы с начальником милиции (спорить было себе дороже) и заверили, что примем в отношении нарушительницы закона самые строгие меры.
– Вот-вот, примите,– пробурчал партийный лидер. – И обязательно осветите это в городской печати. Дабы никому не было повадно.
Потом заседание закончилось, мы покинули горком и направились к своим машинам.
– Щас приеду, накручу своим хвост, – сказал на прощание начальник милиции. – Чтобы служба раем не казалась.