Санаторий, в котором она жила, был совсем близко. Они вошли на его территорию через высокие ворота с каким-то лозунгом на самом верху. В маленьких одноэтажных домиках горел свет.
Они свернули на другую дорожку, прошли в кромешной тьме метров триста и свернули еще раз. В конце аллейки стоял низкий домик с большой застекленной верандой. Только одно из его окон было освещено.
– Вот тут я и живу, – сказала Алла.
– Что это у вас, все спят, что ли? – удивился Китанин.
– Да время-то уже около одиннадцати, – ответила Алла.
Ничего такого она не сказала, но он сразу что-то почувствовал. Шел рядом с ней и молчал, решая, что будет сейчас делать.
– А мое окошко вон с той стороны, – сказала Алла.
Они обошли дом. Тропинка там была скользкая и грязная. Алла шла впереди, он чуть отстал. Она повернулась к нему и сказала:
– Все у нас дрыхнут. Может тихонечко у меня посидеть.
– А соседки как? – не понял он.
– Да нет никого. Одна соседка на той неделе уехала, а другую в больницу положили.
– А что ж ты не сказала? – удивился Китанин.
Стеклянная дверь была не заперта. Они вошли на веранду, заставленную железными сетками от кроватей, тумбочками и пирамидами стульев. Дверь в коридор светилась широкими щелями. Алла дернула ее на себя, просунула руку и сбросила накинутый с внутренней стороны крючок.
В комнате Аллы стоял шкаф и три железные кровати. Две были застелены, а на третьей лежал полосатый матрац. В стеклянной банке на высокой, облезлой тумбочке стояли цветы.
Алла достала кипятильник и налила в стакан воду из графина.
Она суетилась, раскладывала на тумбочке печенье и конфеты, а он сидел напротив и расспрашивал ее обо всем, что приходило в голову.
Допил чай, поставил пустой стакан на подоконник и прошелся по комнате. Пол сильно скрипел, кое-где хилые доски прогибались.
Стоял у окна, заглядывая за чуть сдвинутую занавеску, и говорил, что ветер затих, но вроде бы начался дождь. Алла подошла к нему. Он положил руку ей на плечо, но к себе не прижал. Она чуть помедлила и вроде бы нехотя прильнула к нему сама.
Он подвел ее к кровати и стал раздевать. Она отстранила его и начала раздеваться сама. Он шагнул к ней, совсем обнаженной, наклонился и поцеловал в красивую стройную грудь.
Положил ее рядом с собой, целовал, гладил полные бедра и ждал, когда она прикроет глаза и застонет. И чувствовал, что она никуда от его прикосновений не уплывает.
Он ждал терпеливо. Ждал, пока не понял, что только измучается сам, – она не чувствовала ничего. И тогда он положил ладони ей под плечи и прижался к ее щеке.
Она так и не забылась, не потеряла себя ни на мгновение, а когда он перевернулся на спину, чуть приподнялась на локте, водила мизинцем по его лицу и говорила:
– Ты колючий такой. У меня теперь, наверное, раздражение на лице будет.
Он молчал и думал: «А ведь дернет ее, наверное, спросить, как мне с ней было…». Но он не угадал.
– А тогда-то я тебя и не замечала, – сказала Алла.
– Да? – он удивился искренне. Это его даже обидело. Прекрасно понимал, что обижаться глупо. Но ведь до сих пор в глубине души считал, что в те времена нравился ей. И он подумал: «Вот так… Век живи – век расстраивайся».
– Ну, скажи что-нибудь. А? – шептала она, прильнув к нему. – Скажи. А то ты все молчком да молчком…
– Да что мне тебе сказать такого… – говорил он. – Даже и не знаю, что…
– О себе что-нибудь расскажи.
– Вроде бы обо всем говорил.
– Я так и знала, что после этого ты разговаривать со мной не захочешь, – сказала она. – Лень тебе будет…
Он хотел уходить. Думал добраться на такси или «частнике».
Но она его отговорила. Уверяла, что машину он в такое время не поймает, и пугала хулиганьем, которого здесь полно. Он решил, что и вправду так поздно отсюда не выбраться.
Спать на узкой железной кровати было очень неудобно. Он промучился до шести часов и стал собираться.
– Ты во сколько уезжаешь? – спросила Алла.
– Самолет в три, – сказал он.
– Может, днем еще сюда забежишь, – предложила она.
Он сказал, что не успеет. На симпозиуме сегодня официальное закрытие, и ему обязательно надо там быть.
– Ну, тогда в городе попрощаемся, – сказала она.
Китанин кивнул и пообещал прийти к двенадцати к морскому вокзалу.
Небо над головой опять расчистилось, засияло глубокой синевой. Но ни самолета, ни солнца больше не было.
Китанин постоял перед нескладной аркой с датой собственного рождения, походил по выстланным серыми плитками узким дорожкам и пошел по центральной аллее.
Справа от аллеи стояла увитая диким виноградом танцплощадка, запертая на здоровенный амбарный замок. Китанин подошел к решетчатой двери и заглянул внутрь. Все было, как и всюду на танцплощадках: коричневый пол, засыпанный листвой, небольшая эстрада, отделанная каким-то черным материалом, и скамейки вдоль стен.
Народу летом здесь собиралось, должно быть, уйма. Бойкие парни и девицы отплясывали на середине круга, а нерешительные и стеснительные отсиживались на скамейках и глазели по сторонам. Глазеющих было полным-полно. Худенькие прыщавые мальчики и страшненькие девчонки с грезами и надеждами в глазах – извечная история танцплощадок.
«Другие отплясывают и с девчонками знакомятся, а тут стой у стены как истукан. И никому до тебя дела нет. Поневоле напустишь на себя равнодушный вид, чтобы всем вокруг стало ясно – ты сюда зашел просто так, и делать тебе здесь в общем-то нечего. Полвечера стоишь, разглядываешь девчонок на скамейке и выбираешь, кого бы пригласить. И, в конце концов, находишь. Смотришь на нее, удивленно выпучив глаза, и никак не решаешься подойти. Даже не знаешь, что бы ей такое сказать. Перебираешь в уме какие-то фразы, ищешь удобный момент, и сердце обрывается, когда видишь, что к ней уже кто-то подошел. И все – пропадает красавица, как не было. Приходишь на танцплощадку на следующий вечер, ищешь, но не находишь. И думаешь: ну, как же так! Как же так! Ведь лучше нее никогда больше не встретить».
На заполненной киосками и аттракционами площадке перед выходом из парка играла музыка. На скамейках у открытой летней эстрады было полно отдыхающих.
На первом ряду сидела женщина в розовой шапочке.
Китанин обошел эстраду с другой стороны. Оттуда первый ряд был хорошо виден. Алла как раз подняла голову и посмотрела перед собой. Он увидел ее отчетливо.
На часах была половина двенадцатого. До их встречи у морского вокзала оставалось полчаса.
Китанин неторопливо вышел из парка и свернул к гостинице. Спешить ему было некуда.
Так же неторопливо пролистывал газеты в холле гостиницы, пил кофе в баре, а потом собирал вещи в номере. И чуть было не опоздал на автобус в аэропорт.
Шоссе к аэропорту то уходило от моря, то приближалось к побережью и виляло над обрывами. Китанин смотрел на белое от лохматых гребней, штормящее море и говорил себе: «А ведь какую-то заповедь я нарушил. А впрочем, ведь я ничего не желал. Значит – не то… Или просто не названа еще та заповедь, которую я нарушил».
И опять подумал о том, что в те иные времена собирался куда-нибудь ее пригласить. Уж очень она была стройненькая и хорошенькая. Попытался припомнить, как она сбегала по ступенькам навстречу тому парню – своему будущему мужу, но перед глазами была полная женщина с большим животом и толстыми складками на талии. А девчонка не вспоминалась.
Неслучайные связи
Его желание заговорить вполне могло столкнуться с ее нежеланием ответить.
К тому же, она почти всегда была занята, – показывала кому-нибудь из покупателей готовальни и тубусы или раскладывала по стопкам тетради.
Из его попыток обратить на себя ее внимание ничего не выходило. Впрочем, эти попытки состояли лишь в том, что он останавливался перед прилавком, за которым она стояла, и внимательно изучал, в каком порядке разложены на зеленом сукне ручки, скрепки, карандаши и все прочее.