У дальней стены трое на каталках дожидались своей очереди.
– Так, – скомандовал Зубарев. – Вот на эту свободную.
Мы вывезли каталку: колёсики тонко и надсадно поскрипывали.
Когда мы переложили окоченевшее тело с носилок на каталку, оно тяжело бухнуло, словно деревянная колода.
– Мужик, подвинься! – пробормотал Зубарев отпихивая ногой в сторону каталку с бомжом в вязаной шапочке, загородившим место у стены.
Мы вдвинули Сергея в образовавшийся проём.
– Ну всё! Даст Бог, не убежит.
– Да… – я рассеянно осмотрел секционный зал и вздрогнул: мой взгляд наткнулся на тело под простынёй. – А это что?
– Где? – Зубарев проследил направление моего взгляда, вскинул брови. – Ах, это… тоже тяжёлый случай. Вчера вечером обнаружили. На выезде из Белокаменска. Тело завернули в полиэтилен и запихнули в брезентовый мешок. Видимо, его сбросили с машины. Если бы не растущий на склоне кустарник, за который зацепился мешок, тело скатилось бы в овраг и было надёжно скрыто.
– Но… что же случилось?
– Ой… не знаю даже, с чего начать, – он обошёл стол и, скривившись, приподнял край простыни и критически осмотрел труп. – Н-да… хотите взглянуть?
Я, не отвечая, неотрывно смотрел на простыню, резко белевшую в свете лампы, как снежный склон на солнце.
Он театральным жестом откинул её. Как фокусник срывает покров со шляпы с кроликом и выкрикивает: «Вуаля!».
Я отвернулся, зажимая рот рукой.
Это было похоже на тушу со скотобойни. Иззелена-бледное тело с неестественно, нелепо вывернутой в плече правой рукой; глаза запали в предсмертной агонии. Рот раззявлен в беззвучном мучительном крике. На теле было пять-шесть запёкшихся ножевых ран, живот вспорот от груди до паха, по краям висели лохмотья мяса. Внутри тоже было мясо – ярко-красное, и в самом начале разреза, у основания грудины, белели торчащие рёбра. Я видел его сине-жёлтые лоснящиеся внутренности.
– Господи, кто это?
– Мужчина лет сорока, личность не установлена. Пока. Скорее всего, его держали в каком-то подвале. Судя по ожогам и ссадинам у запястий, он был привязан или прикован наручниками к трубе парового отопления.
– Но кто это сделал?
– Хе! – усмехнулся он. – Кто угодно. Их было несколько. Его пытали. Избивали, а потом начали колоть ножами и потрошить. Заживо. Он умер от болевого шока… Не знаю, что с людьми творится. Просто бес в них вселился. Теперь убивают друг друга хуже, чем на войне. Напьются, придурки… Один под этим делом жене своей башку топором отрубил, представляете? Э, да на вас лица нет. Не выносите вида крови?
– Я не выношу насилия… но кто эти садисты?
– А хрен их знает! Может, какие-нибудь подростки, слушающие этот сраный блэк-металл и рассуждающие в стиле «религия – рабство воли», – он сжал зубы. – «Рабство воли»… Всё свободы от условностей им подавай. Поймай я хоть одного, я бы его от всего освободил, прежде всего от его тупой башки.
Он оторвал взгляд от трупа и посмотрел на меня:
– Как видите, ваш друг сейчас – не самая важная проблема.
– Для вас?
– Вообще.
Он проводил меня к выходу.
– Ну ладно, – улыбнулся он, пожимая мне руку на прощание. – Даст Бог, свидимся.
– Обязательно.
Серые, с облупившейся штукатуркой стены коридора районного отдела. Я собрался с силами и толкнул дверь кабинета участкового.
Голое окно напротив двери, по обеим сторонам от него письменные столы. Слева Олег Дмитриевич погрузился в какой-то документ; справа за компьютером сидит молодой темноволосый парень. Угол стены за спиной Олега Дмитриевича обставлен шкафами с папками.
– А, ну вот и вы, – Олег Дмитриевич сделал приглашающий жест рукой. – Ну, проходите. Не стесняйтесь. Может, чайку?
– Нет, спасибо.
– Это мой помощник, Коля.
Парень привстал и приветственно кивнул.
Мы пожали руки.
– Что-то вид у вас неважный, – покачал Олег Дмитриевич головой, усаживая меня в кресло напротив. – Ну ничего. Долго мучить вас не будем. Бить буду аккуратно, но сильно, ха-ха-ха!
Я слабо улыбнулся. Садясь, я на мгновение увидел в окне призрачное отражение комнаты и своего лица – бледного и измученного.
– Ну что, можно начить, как говаривал незабвенный Михаил Сергеич?
Я кивнул
– Коля, ты готов?
– Як пионэр!
– Так! – Олег Дмитриевич сел и хлопнул по пухлой стопке папок:
– ФИО полностью?
– Лавров Евгений Андреевич.
– Дата рождения?
– 10 марта 1990 года.
– Адрес проживания?
– Посёлок Лесной, дом 12.
Олег Дмитриевич поднял глаза и пристально посмотрел на меня поверх очков:
– Это где такое?
– В пятнадцати километрах к югу от Великого Новгорода.
– Ага… скажите, когда вы в последний раз виделись с покойным?
– Месяц назад. А наш последний разговор состоялся по телефону. Вчера ночью где-то часа в три…
Я умолк. Олег Дмитриевич удивлённо воззрился на меня:
– Что-то не так?
– Да нет… понимаете, он тогда очень хотел поговорить, судя по тону, да и вряд ли можно будить человека в три ночи из-за пустяков… Я со сна, ничего не соображая, сказал: «Поговорим завтра». Он сказал: «Ладно», но таким тоном, как нищий, которому отказали в милостыне… – я схватился за голову. – Господи, это же я виноват! Если бы я его тогда выслушал…
– Может быть, вы преувеличиваете значение этого звонка… Значит, больше ничего не сказал Сергей Юрьевич?
– Нет…
– И, как следует из показаний господина Боголепова, весь предыдущий месяц покойный провёл в добровольной изоляции, то есть ни с кем не контактировал, даже со своей женой. Она уехала от него 21 августа, в его день рождения. Тогда же, на вечеринке, Боголепов и вы видели его в последний раз. Там, видно, произошло что-то такое, что заставило Викторию Павловну уехать. Можете рассказать подробнее о вечеринке? Кто ещё там присутствовал?
– Да много кто, всех не упомнишь. Я большую часть этих людей никогда не видел: Разин – директор издательства, критики, коллеги—писатели, журналисты… Серёга же был душа нараспашку, первого встречного домой тащил. Он слишком легко ко всему относился, всех считал своими друзьями. Вокруг него всегда паслась толпа прихлебателей: пользовались его добротой, брали деньги и не возвращали, спаивали… Я пытался его вразумить, в последний год у него появилась Вика, и гулянки практически прекратились. Естественно, эти господа её невзлюбили. И то, что произошло на этой проклятой вечеринке, было тонко спланированной интригой.
– Ну-ка, ну-ка, поподробнее…
– Значит, так. Была там одна подруга Вики, Надя – ну, вы знаете, какая у женщин дружба… она сговорилась, видимо, с двумя «друзьями». Те Серёгу весь вечер подзадоривали и подпаивали, а она его обрабатывала, так обрабатывала, что и памятник не выдержал бы. Она действительно такова, что мало кто удержится.
– Ну и… это случилось?
– То-то и оно, что, по сути, ничего не было… но и того, что было, хватило. Вика многое ему прощала, но ведь и ангельское терпение может лопнуть. Она с одной сумочкой бросилась на вокзал.
– А гости как на это прореагировали?
– Они смеялись над всем этим. И вообще, похоже, плохо поняли, что происходит. В общем, продолжали веселиться.
Олег Дмитриевич и Коля обменялись взглядами, выражавшими нечто вроде: «О времена! О нравы!»
– Н-да… Я Викторию Павловну понимаю. Этот человек мог вообще хранить кому-нибудь верность?
– Вероятно, он не испытывал к Вике сильной физической страсти, но ведь это не главное.
– Конечно, – усмехнулся Олег Дмитриевич. – Но невольно взгляды его обращались к другим женщинам. Бабник – это не лечится.
– Думаю, что так, но именно ради Вики он целый год держался. Вообще под её влиянием он начал сильно меняться… да и в тот вечер его споили, та сама к нему лезла… и главного всё равно не произошло! Вика ушла тогда на эмоциях. Если рассуждать логически, поводов для разрыва не было.
– И всё-таки согласитесь, уж больно легкомысленно повёл себя ваш друг.
– Что ж, он действительно был немного без царя в голове. Импульсивным. В этом и был секрет его обаяния. Вряд ли он осознавал всю серьёзность ситуации. Он был уверен, что она сама к нему вернётся наутро. Но даже я не выдержал – отвёл его наверх и всё ему высказал. Я так никогда ни на кого не орал. Нервы не выдержали. Он взбеленился, мы чуть не подрались. Короче, я тоже в бешенстве уехал оттуда.