– Ну, пойдёмте.
В гостиной царило мрачное, давящее молчание. Боголепов сидел в кресле у камина, уперев кулак в подбородок, судмедэксперт в белом халате стоял у окна ко мне спиной и листал блокнот с записями. Тут же рядом курил коренастый полноватый мужичок в форме, с пшеничными усами и добродушными морщинами в уголках голубых глаз, смотря с тоской и усталостью в окно и стряхивая пепел в цветочный горшок.
Мы вошли; Боголепов поднялся и сдержанно кивнул; судмедэксперт обернулся и принялся изучающее рассматривать меня, как некий любопытный и неведомый науке вид жизни; пожилой суетливо выбросил сигарету в окно и шагнул мне навстречу, протягивая руку (предварительно вытерев её о штанину):
– Кузьмин… Олег Дмитриевич… э-э-э… участковый. Это судмедэксперт Зубарев, это понятые, господина Боголепова вы знаете…
Я как-то неуместно, машинально улыбнулся. Вообще дальше за меня будто говорил и действовал кто-то другой, а я наблюдал за происходящим со стороны, бесконечно дивясь на самого себя, хотя в моих реакциях не было ничего удивительного. Но изумление и шок вызывало то, что всё это вообще происходит.
Я осмотрелся повнимательнее и увидел, что в гостиной находятся ещё два человека: пожилая женщина в очках и парень-подросток. Он был ко всему равнодушен и, похоже, нервно дожидался, когда можно будет слинять. Она смотрела с сочувствием. При виде них у меня почва ушла из-под ног.
– Ну что, – услышал я свой голос откуда-то издалека. – Где он?
Слуги закона переглянулись.
– Идёмте!
Мы направились к выходу на заднюю террасу. Передо мной вышли Олег Дмитриевич и Соболев, из-за широкой спины последнего мне ничего не было видно, а потом он отошёл в строну и…
И я увидел.
Вернее, мои глаза увидели. Но мой мозг, весь организм, сердце и душа им не поверили.
Приложив руку к губам, я сошёл по ступенькам и сделал два неуверенных шага по скользкой упругой траве. Но ближе я подойти не мог; ноги словно вросли в землю.
– Господи, – прошептал я, содрогнувшись.
– Батюшки святы, спаси и сохрани, – пожилая женщина со страхом в глазах (но не в силах оторвать взгляд) перекрестилась.
– На чём это он? – спросил Олег Дмитриевич.
– На чулках, – буркнул Зубарев. – Женских. Ор-ригинальный вы человек, Сергей Юрьевич.
Я зачем-то сказал:
– Я знал, что женщины не доведут его до добра.
Я попятился, резко развернулся и поспешил в дом. Все испуганно расступились. Добрёл на ослабевших ногах до ближайшего кресла и рухнул в него. Меня начало колотить.
Перед глазами стояла эта жуткая картина…
Все встревоженно обступили меня.
– Ну, ну, успокойтесь – положил мне руку на плечо Кузьмин. Он налил в стакан из графина. – Вот, выпейте воды.
Я пытался, но никак не мог унять дрожь в руках. Половина выплеснулась на брюки. Зубы стучали о стекло.
– Нужно подписать протокол опознания, – мягко напомнил Олег Дмитриевич.
– Что вы… – поднял я на него глаза. – Понимаете, это… это не он!
– Как не он! – опешил Олег Дмитриевич. – То есть… как…
– Да что мы здесь, шутки шутим, что ли? – возмутился судмедэксперт. – Вы думаете, это программа «Розыгрыш»?
– Да его узнать нельзя!
– Ну, ещё бы! – фыркнул Зубарев.
– Это… всегда так?
– А как же! Это один из самых, я бы сказал, неэстетичных способов умереть. И довольно мучительный.
Олег Дмитриевич смущённо кашлянул.
Эскулап продолжал:
– В момент смерти резко расслабляются все мышцы, сфинктеры в том числе. Организм исторгает кал, мочу и сперму… – он лениво зевнул. – Ну так что, будете подписывать или ещё раз хотите взглянуть?
– Не хочу я ещё раз на это смотреть! Давайте!
– Сами понимаете. – сказал извиняющимся тоном Олег Дмитриевич, подавая мне протокол. – Мы сейчас нигде не можем отыскать его жену. Да и лучше ей на это не смотреть.
– Вика! – с ужасом вспомнил я. – Она же ещё не знает! Что с ней будет, когда ей сообщат? Она просто не поверит…
Зубарев усмехнулся:
– Да уж придётся поверить!
Я закрыл лицо руками:
– Бред какой-то… ему же только тридцать три исполнилось…
– Ещё бы не бред! И посмертная записка тоже отдаёт бредом.
– Записка?
Олег Дмитриевич достал из чемоданчика листок бумаги в полиэтиленовом пакетике и передал мне. Поперёк кривыми, растянутыми каракулями без знаков препинания было нацарапано:
Достоевский всю жизнь мучился а что если Бога нет меня мучает ужасная уверенность что он есть я ненавижу его не за то что он позволяет кому то умирать а за то что он позволяет кому то рождаться
Я читал, и сердце сжималось с болью.
– Что всё это означает? – поражённо спросил я, обводя взглядом окружающих.
– Да мы сами вообще-то хотели бы знать.
– Но… как ему могло всё это прийти в голову?
– Обычная суицидальная депрессия. Такое ведь нельзя совершить в нормальном состоянии, ну и, следовательно, написать… вообще-то это вполне в его стиле.
– Да нет… то есть да, но… он начал меняться в последнее время… Он был полон творческих планов, хотел начать новую жизнь…
– Может быть, и так, – задумчиво проговорил Олег Дмитриевич. – Мы, когда дом осматривали, на столе у него в кабинете Библию видали.
– Это всё под её влиянием, – кивнул я на Викино фото на каминной полке.
Все повернулись в ту сторону, и на несколько секунд повисла тишина.
– Так это Виктория Павловна? – тихо переспросил Олег Дмитриевич, всматриваясь. – Да, хороша… и как он не уберёг такое сокровище? – он повернулся ко мне. – Ну что, расписались? Может, всё—таки глянете ещё разик? Понимаю, лицо в значительной степени обезображено…
– Нет-нет, спасибо.
Я расписался и отдал акт опознания Соболеву.
– Ну что, – сказал Олег Дмитриевич судмедэксперту. – Надо уже на носилки как-то товарища передислоцировать. Где там наши гаврики, зови давай.
– Зову, – направился к двери Зубарев. – Даю.
– Понятые, распишитесь, и вы свободны.
Парень с кислым выражением расписался и поспешно, угрём выскользнул. Старушка на прощание тихо сказала:
– Бог вам в помощь.
Олег Дмитриевич поклонился:
– И вам не хворать, матушка.
Явились архаровцы.
– Ну чё? Где клиент?
– Клиент спит.
Смех.
Я встал:
– Я помогу!
– Нет-нет, мы сами, – замахал на меня руками Олег Дмитриевич, и снова усадил меня в кресло.
Все вышли, кроме нас с Боголеповым.
Он сел в кресло и погрузился в раздумья. Я подошёл к камину и взял в руки фото.
Тёмные густые волосы. Чистый лоб. Тонкие изогнутые брови, нежно-розовый улыбающийся ротик, кроткий и наивный взгляд зелёных глаз, которые смотрели как-то просяще, снизу вверх… Глядя на эту фотографию, я всегда думал: «Неужели кто-то осмелится обидеть это нежное хрупкое существо? Неужели кто-то захочет погасить блеск в этих глазах?».
– Что же теперь с тобой будет? – спросил я задумчиво. – Я даже не знаю, где ты теперь…
– У матери под Тверью, – сказал Боголепов.
Я удивлённо посмотрел на него. Он пожал плечами.
– Я же исполнитель завещания. Мне всё равно пришлось бы разыскать её.
– Но вы, конечно, понимаете, что журналистам…
– Даю слово, им я не скажу и позабочусь, чтобы они ей не досаждали.
Тело внесли на носилках в гостиную. С ног до головы оно было накрыто простынёй. Лица его я не видел. Слава Богу.
Олег Дмитриевич задержался, остальные понесли тело дальше.
– Ну что, вам надо заехать ко мне для дачи показаний.
– А это долго?
– Да нет! Просто пара вопросов для проформы, и всё, и домой! Без шуму, без пыли, протокол-опись-сдал-принял-отпечатки пальцев, ха-ха-ха…
– Ладно, только я хочу съездить в морг – помочь, ну и вообще… Заодно и отпугну журналюг, если они уже пронюхали.
– Хорошо. А вы ведь прямо сейчас показания дадите? – обратился он к Боголепову. Тот кивнул и поднялся.
В дверях показался Зубарев:
– Ну чё, кони пьяны, хлопцы запряжёны. Можно ехать.
Судмедэксперт щёлкнул выключателем: бледное мерцающее сияние медленно растеклось по флюоресцентной трубке, осветив прозекторскую: тёмно-зелёный кафель, стол для вскрытий под галогенной лампой; на нём – тело, почти полностью накрытое простынёй, выглядывает только левая ступня – бледная, цвета сырого куриного мяса. Рядом столик поменьше. Холодно поблёскивают инструменты в ванночках.