– Да, и рождением этого феномена мы обязаны вам, – подхватил Доренко. – Но ни одного упоминания о вас я не помню.
– Строго говоря, в его успехе немалую роль сыграл грамотный маркетинг и значительные вложения в раскрутку… Да и сам он сделал всё, чтобы почаще мелькать на страницах газет. И написал он очень много – хотя непонятно, когда находил для этого время.
– Но ведь вы жили с ним в одном городе, причём очень тесном! Неужели он даже ни разу не позвонил?
– Так сложились обстоятельства. Наше издательство в 2009-м обанкротилось, и я давно живу тихой обывательской жизнью. Я далёк от мира книгоиздания. Зачем ему контактировать со мной? К чему это приведёт? – он горько усмехнулся. – Я помню, как столкнулся с ним один раз на улице. Он сделал вид, что не знает меня.
Я сам не заметил, как вскочил и закричал на Вебера:
– Как вам не стыдно! Зачем вы сюда явились? Пиарить себя? Да вы – вы все – и мизинца его не стоите!
– Бо-о-оже… – иронически протянул Доренко. – Какой текст, какие слова…
Я резко развернулся к нему:
– А вы… С вами я вообще говорить не хочу!
И бросился вон из студии.
Вдогонку донеслась насмешливая реплика Доренко:
– Ему надо отлить, он просто повод искал.
Дружный смех прокатился по студии.
Я бесплодно просидел за столом три часа, порвал написанное и уставился в окно, ощущая страшное опустошение, как в разорённой варварами стране, где все убиты, дома разрушены, земля выжжена и больше не даст плодов. Никогда.
Глубокая тоска сдавила сердце.
Я услышал, как тихо скрипнула дверь.
Таня подошла и положила руку мне на плечо. Я накрыл её ладонь своей.
– О чём ты думаешь?
– О чём я думаю? – слабо улыбнулся я. – О том, зачем такой человек как я родился на свет.
– Вот уж подлинно горе от ума! – засмеялась Таня, обошла кресло и села диван в углу. – Как же можно так думать, когда ты уже живёшь?
– Да, но зачем я живу?
– Как это зачем? Пишешь такие замечательные книги.
– Ну да… всё что я могу. Продавать собственные бредовые фантазии.
– Не зря же Бог дал тебе талант.
– И что-то обязательно отнял взамен. Я сижу в кабинетике и стучу по клавишам, восемь часов в день. И это всё, что я могу. А по жизни я никто. Ничего не могу. Даже Сергею не мог помочь…
– Ах, вот откуда ветер дует…
Она села поудобнее, расправив складку юбки, заложила ногу на ногу. Посмотрела на меня нежно-насмешливо.
– Не повернёшь же ты время вспять. Раз родился – значит, нужен. Но зачем ты думаешь обо всех этих ужасах? И зачем думаешь о том, зачем родился? Что за сумасшествие?
– Не такой уж это и бред. Старый философский вопрос, на самом деле. Лучшие умы веками над ним бьются, и по сути, всё искусство и все философские учения решают вопрос о смысле и цели человеческого существования. Или её отсутствия. Быть или не быть – вот в чём вопрос. Процитирую Камю: «Вся философия сводится к вопросу о самоубийстве». Потому что если цели и смысла нет, то и жить… не обязательно. И вот веками думают, много чего надумали, а решить окончательно не могут. Ну а я в одиночку только два дня думаю.
Я встал и принялся мерить шагами комнату.
– Смотри что получается! Есть, например, люди не только бесполезные, но даже вредные, паразиты человечества – убийцы, подлецы, тираны – и им тоже Бог дал жизнь и позволял так долго жить. И они жили припеваючи. А Христа распяли, оплевали, и вообще сплошь и рядом негодяи процветают, а святые или просто честные, добрые люди подвергаются мучениям, насмешкам, их обманывают, предают, они умирают или живут так, что лучше умереть. Что ты на это скажешь?
– Что я скажу… – в растерянности проговорила она. – Скажу… скажу… что ты свинья неблагодарная! Ты честный человек, и ты живёшь хорошо. Тебя-то кто обидел? Бог дал тебе жизнь, и жену, и талант, и возможность жить безбедно честным трудом. Жена-то ещё ладно. Но талант… А ты ещё и недоволен – рассуждаешь о том, что… ну, по меньшей мере нас не касается.
– А если коснётся?
– Ну вот! – закатила глаза Таня. – Когда – и если – коснётся, тогда и будешь переживать. Да и с какого перепугу?
– А знаешь как написали Стругацкие? «Кто никого не трогает, того больше всех и трогают». Честный человек больше всех от нечестности и страдает – пока не придёт к выводу, что он один дурак, а все умные, и что честность выдумали для дураков, чтобы ими пользоваться и над ними же смеяться.
– Нет, нет, всё не так! – Таня тряхнула головой. – Ещё раз: ты здоров, сыт, обут, одет, любим и уважаем – да тебе самому себе завидовать нужно!
– Не спорю! Но ведь я только констатирую факты… Значит, Бог зачем-то сохраняет жизнь кому не следовало бы, и забирает тех, кому бы ещё жить и жить на радость людям. Вывода здесь два – либо он несправедлив (или его нет), либо жизнь такая штука, что излюбленных детей он побыстрее от неё избавляет. Есть даже такая фраза – «Бог забирает лучших». Слышала?
– И к чему мы приходим в итоге? Во-первых, то что Бог тебе подарил жизнь, не означает, что ты хороший и полезный человек; во-вторых, если вторично жизнь подарил – тем более не означает, наоборот, это прямое подтверждение, что ты подлец, тиран или убийца. То есть спасся в аварии, излечился от рака, кирпич мимо пролетел – и всё. Можно сажать по одному факту! Гениально! У меня сейчас пар из ушей повалит. И это называется мужской логикой? Сам себя в тупик какой-то завёл…
– Не так уж это и смешно. Гностики верят, что миром правит Дьявол, и что помогает он именно тем, кто служит ему. Соответственно, хороший человек обязательно будет мучиться. И разве мы не видим это своими глазами повсюду?
– Милый, ты слишком заморачиваешься. Ты просто расстроен из-за смерти Сергея.
Я вздохнул:
– Понимаешь… у каждого есть воспоминания, как ноющая незаживающая рана, источник постоянных мучений и угрызений, непоправимое упущение, роковая ошибка – это воспоминание о том, чего не сделал.
– Но с этим надо смириться. Он уже там, а мы здесь. Надо как-то жить дальше.
– Вместе с ним умерла часть меня. Я никак не могу взять в толк… вот я есть, а его нет. И что я чаще всего вспоминаю, как он ночью позвонил, хотел что-то сказать важное, а я ему: «Завтра поговорим». Понимаешь? Последнее, что он слышал в своей жизни: «Завтра поговорим».
– И ты себя винишь в его смерти? То есть, я так понимаю, ты один во всем виноват.
– Да, – горько сказал я. – Я чувствую себя так, будто я один во всём виноват.
– Женя… – она с сочувствием посмотрела на меня.
Я подошёл, сел с ней рядом и крепко обнял. Она прижалась щекой к моему плечу. Так мы сидели некоторое время; потом я посмотрел на неё. Она улыбнулась и потянулась тёплыми мягкими губами к моим.
Мы лежали в уютной тишине. Её рука покоилась у меня на груди.
– Как у тебя сердце бьётся…
– Это хорошо, – сказал я. – Это хорошо, что бьётся.
Какое-то время помолчали.
Она приподнялась на локте и посмотрела на меня. Глаза блестели в темноте.
– Скажи… вот то что ты говорил сегодня днём… ну, про Сергея… а вот если бы со мной…
– Таня!
– Если бы со мной что-нибудь случилось – ты бы чувствовал то же?
– Да, – успокоил я её. – Я бы чувствовал то же самое. Но сильнее.
– Допустим, тебе сообщили… такую новость. Какой будет твоя первая мысль?
– Я бы подумал: «Ну вот, умерла ещё одна часть меня. Что же осталось?». И ощутил внутри страшную пустоту, которую уже никогда не заполнить.
Она несколько секунд молча смотрела на меня, потом опять легла и положила руку мне на грудь.
– Мы всегда теряем части себя, – сказал я зачем-то. – Жизнь отрывает от нас по кусочку.
– Т-с-с-с… – она приложила палец к моим губам, придвинулась и ткнулась носиком в плечо. – Лучше помолчим.
– Ладно.
– Люблю тебя.
– Я тебя тоже.
Мы погрузились в сладкую полудрёму. В голове роились обрывки сновидений, и сквозь них, как сквозь колыхающиеся полупрозрачные занавески, я видел плачущий лик луны, такой яркий, выпуклый и огромный, будто он плыл прямо перед моим лицом; тоскливый ужас вдруг заполз в сердце, и я увидел, что у изножья стоит тёмная фигура, и с молчаливым осуждением взирает на меня, и его лицо, как у луны, полно скорби от увиденного за многие годы. Лицо знакомое; я хотел сказать этому человеку, как я рад видеть его, но губы словно склеились, а тело обвили невидимые путы. Он подошёл и начал меня душить; сердце затрепыхалось, как рыба, выброшенная из воды. И наконец лопнуло; я проснулся и жадно втянул воздух. Отдышавшись, я тихонько засмеялся в темноте и сел на кровати. Посмотрел на Таню; она мирно посапывала во сне. Нашарил ногами тапочки и пошёл в кабинет. Включил свет и рухнул в кресло. Руки дрожали. Что-то смутное копошилось внутри, какой-то червячок беспокойства, но я не мог определить, в чём проблема.