Спустя некоторое время привидение уже лежало подо мной и быстро дышало. При свете Луны я отчетливо разглядел черты её лица. Это была очень красивая хрупкая девочка лет пятнадцати. Признаюсь, я был взволнован не меньше неё, но старался не показывать вида. Теплота её тела и блеск синих глаз взбудоражили моё нутро до дрожи. Позже я не раз вспоминал эту встречу…
Когда мы отдышались и уже сидели на траве, я первым завязал разговор:
– Кто ты?
– А ты? Что ты тут делаешь? – спросила она, резко поднявшись с травы.
– Я, мы… Мы хотели яблок, – ломано ответил я, посматривая снизу на строгое, опутанное длинными густыми волосами лицо девочки.
– Значит, воришка? Где Ваша совесть, юноша? – монотонно и сдержанно ответила она, повернувшись ко мне спиной.
– Я ради забавы, не из бедных я, поверьте. Тут школа неподалёку. Меня Генри зовут, – оправдывался я, поднимаясь с травы.
– Школа, говорите. Чему же Вас учат там? Лазить по чужим садам? – ответила она, не скрывая высокомерия.
– Простите. Мне и вправду неловко. Разрешите узнать, как зовут Вас? – вежливо произнёс я, уже стоя за её спиной.
– Беатрис! – потупившись, ответила она и, положив взгляд на свое оголённое плечо, прошептала: – Не советую искать здесь яблоки.
– Почему это? – спросил я.
– Мой отец сошёл с ума. Он сейчас на веранде с другой стороны сада, и очень странно, что сегодня спит, как убитый. Обычно ночью ему видятся нечисти и он не выпускает из рук арбалет. По мне, так он сам уже превратился в нечисть. Я очень боюсь его, поэтому ночью убегаю сюда, – протараторила она тихим голосом.
– Не пробовала сдать его инквизиции? – шепнул я ей на ухо.
– Что? А ну замолчите, Генри. Это же мой отец! – тихо вспылила она, резко обернувшись и отпятившись назад.
– Добрый ангел, Беатрис! – цинично сказал я, сделав шаг к ней.
– Не говорите мне такое. Мне противны подобные слова. Поспешите уйти, – настаивала она, сделав два шага назад, словно я был какой-то маньяк.
– Ладно, уйду. Даже яблок перехотелось, – буркнул я, развернулся и пошёл искать Дарла, надеясь, что он еще не успел попасть под стрелы безумца.
Долго искать друга мне не пришлось. Он, напуганный до смерти, свистнул с белого кирпичного забора усадьбы и торопливо протянул мне руку. По дороге в кубрик Дарл в красках поведал мне, как его чуть не пристрелил обезумевший хозяин усадьбы, а я, в свою очередь, рассказал ему о сказочной встрече с Беатрис, после чего у меня как-то странно защемило в груди. Я вдруг решил, что как бы мне ни был близок Дарл, он не должен знать слишком уж много, и свои чувства по части Беатрис я должен беречь при себе. На самом деле я вообще никому не доверял, а иногда даже не верил собственным воспоминаниям, тысячекратно проверяя их, прежде чем побожиться.
Желание ходить в этот сад сначала полностью отпало. «Да, она симпатичная девочка, но странная», – думал я. Но нет же. Вскоре мне стали сниться сны, где я обнимаю её, чувствуя её тепло и то, как она вздрагивает от моих прикосновений. Самыми трогающими были сны с продолжением той встречи в саду, где я уже не был испуган, а скорее, напротив, уверенно стягивал с неё её белую полупрозрачную сорочку и ласкал прекрасное, освещенное светом луны тело. Я понял, что влюбился в неё! Желания вскоре перестали давать мне спать, и я, уже один, хоть и было чертовски страшно, стал посещать тот сад, подглядывая за ней.
Ночью при свете Луны она бегала по саду и напевала что-то невнятное. Бывало так, что она просто грохалась на траву и рыдала. Я хотел подойти к ней и прижать к себе, но всё никак не решался.
Спустя месяц таких подглядываний я расслабился и практически ходил за её спиной. Наверное, она уже стала догадываться об этом, но мне было всё равно, ведь я осознавал, что наставало время открыться ей.
Подкравшись к Беатрис сзади и буквально стоя за её спиной, я произнёс дрожащим полушёпотом: «Ты такая красивая». Она обернулась с улыбкой на лице, но тут же сбросила её, попятилась назад и сурово посмотрела на меня.
Я начал с извинений:
– Прости, Беатрис. Мне интересно наблюдать за тобой.
– Прощаю Вас, Генри, в последний раз, – твердо выстрелила она.
– Почему же в последний? – спросил я.
– Я недавно поняла, что Вы наблюдаете за мной, но я не готова следовать Вашим целям.
– Беатрис, я люблю Вас, – сдавленным голосом произнес я, сделав шаг в её сторону.
– Не могу Вам ответить тем же. И раз уж Вы мне открылись, откроюсь и я Вам. Я не планирую в этой жизни плотской любви. Моя жизнь будет праведной, и я наконец-то увижу Его…
– Кого?
– Того, кто всё создал. Один раз я почувствовала, что я это не вся я. Я очень испугалась, и вскоре Он явился мне во сне и многое рассказал.
– Кто же Он? – спросил я с усмешкой.
– Создатель, – возвышенно ответила она.
– Ты веришь в сны, – рассмеялся я и добавил: – Ты странная.
– Простите, но не ходите больше за мной, пожалуйста, – обидчиво отрезала Беатрис и направилась в сторону дома.
– В этом мире странность не в чести! Помни это, глупая, – громко выкрикнул я ей в след.
– Не Вам меня учить, Генри. Уходите.
Я ушёл. Не знал, что ответить на такое. Укутавшись гордыней, я перестал ходить в этот сад, а вскоре моё тело запросило «другой любви», и мы с Дарлом, наведавшись к двум куртизанкам, познали прелести телесного кайфа. Это невероятно рискованное дело, кстати, провернул Дарл, что было для меня весьма удивительным. Та ночь сделала меня взрослым и тут же пульнула в суматоху жизни утренним сюрпризом…
Внезапный приезд Гессена стал точкой отсчёта, где слабое, чистое и мирное течение моей жизни сменилось на бурный мутный поток.
Гессен появился рано утром, и когда он медленно ехал верхом на лошади, я, глядя в окно, почему-то подумал самое дурное: «Отца не стало». Так оно и оказалось.
Гессен теперь был главным судьей города, а я, являясь сыном его лучшего друга и просто любимчиком-гением, стал его неофициальным помощником.
Спустя два года, уже имея более взрослый вид, я занял пост официального помощника Гессена. Теперь подачек старого судьи мне уже не требовалось. Моего жалования, подкрепленного жирными откупами, хватало на содержание дома отца, в котором, предаваясь алкоголю, сходила с ума моя мать. Я никогда раньше не любил разговаривать с ней, считая её слишком приземленной, но теперь, когда она запила, мы чаще общались, прикладываясь к одной и той же бутылке.
Так прошло еще несколько лет, пока я не схоронил и её. Она, с её крепким от природы здоровьем, могла прожить до глубокой старости, но намеренно травила себя, не желая жить без отца.
Гессену было уже пятьдесят пять, но на вид все восемьдесят, и не удивительно, что он часто стал забываться…
Его дурные пристрастия и само неумолимое время ураганом срывали его с поста, которого он добивался всю свою жизнь. Теперь он забывал всё, но, что самое страшное, иногда вспоминал то, чего никогда не было. Самым смешным было то, что как-то раз он решил судить коня за то, что он, как ему показалось, сказал юродивому обидные слова. Естественно, коня казнить не стали, но, видать, такова была его судьба, ведь Гессен сам пробрался в конюшню, облил вороного смолой и поджег. «Ничего не может быть хуже проблем с головой», – горестно думал я, услышав про этот инцидент.
Гессен сам сдал пост судьи, поняв остатками здравого смысла, что не стоит делать из суда посмешище.
И вот я главный судья!
С каждым годом на этой должности я всё лучше и лучше справлялся с ролью судьи, постепенно убивая в себе остатки совести и доброты. Своим помощником назначил Дарла, ведь никого ближе у меня не было. Я доверял ему, как самому себе. Да, он не был гением, но помощнику судьи этого и не требовалось.
Вечерами мы с Дарлом сидели в моей рабочей коморке, попивая перебродившее виноградное вино, которое я любил заедать жирной маслиной или твердым сыром. Этот вечер ничем не отличался, но именно его я помню отчетливо. Тогда, наполняя очередную чашу, я спросил Дарла: