Поэтому, если что-то в этом описании покажется вам подозрительным или невероятным, вы, пожалуйста, вспомните своё детство и что в нём, в вашем безоблачном (я надеюсь) детстве было обычным, а теперь по прошествии лет кажется невероятным. Если такого в вашем детстве не было, я искренне и честно-откровенно сожалею, мне жаль вас, бедолагу.
Для меня сейчас невероятно было бы целый день выпиливать из досок автоматы, играть ими, ломать их и выпиливать снова и снова играть, но именно этим я занимался в детстве.
В детстве я ел строганину и не был избалован витаминами. Сейчас, сплетённой из проволоки сеткой я стремлюсь наловить, заготовить как можно больше рыбы на зиму. Холодно.
Когда будет время, я расскажу вам кто я и что я…
А сейчас надо удить рыбу. Из крупной я склею надувную лодку и уплыву отсюда.
Ну, вот, можно и передохнуть.
Я не проиграл экстрим-пари, не авиакатастрофец. Меня по приговору Мафии отправили, накачав наркотиками, в гробу, на неизвестный остров в известном (за 70 градусов северной широты) океане. Знали, что в тюрьме я свихнусь, а я им еще нужен.
Непонятно только зачем, после всех этих лет.
Когда я работал по спецсредствам, у меня остались связи. Сейчас они у них есть. Но могут выйти из строя. Пора пахать. В Арктике час год кормит!
Когда меня «арестовали» я сидел обдолбанный на асфальте у Трех вокзалов. Полчаса назад был в аптеке, где купил поливитамины. Куртка у меня с дыркой в подкладке, они туда провалились. Их безалаберность не знает предела. Они высадили меня с палаткой и ящиком тушёнки на айсберг. Они думают, что найдут его после.
Тепло. Я, использовав вырытую весенними водами пещеру, забиваю её рыбой, икрой, яйцами, гусями (когда мой плавающий остров причаливает к «стабильным» островам) лириками. На островах я нашёл даже ржавый немецкий «шмайсер» и видел в глубине подводную лодку. Когда айсберг вынесет в Гренландское море, я использую разный найденный хлам для плота.
Когда мне попадется нерпа или тюлень я убиваю их палкой. Я собрал на острове вот такой формы «$» ягель и хочу добывать огонь. Спички я тратить не буду, я сделаю из них пули к автомату убивать системщиков.
Я всегда тепло одеваюсь, и моя одежда подходит для Арктики. Цинга мне не грозит. В подкладе у меня пачка поливитаминов. Когда они меня брали – они усыпили меня и затолкали в автомобиль.
Я служил в спецназе, но они применили спецсредства.
Я догнал в марш-броске медведя и убил его пинком под жопу…
Что ж, дневник получается не такой убедительный, как мой. Наверное, стоит продолжать писать настоящий, свой, и на подходе «Суперполярная повесть»!
Прочитал сегодня всё это. Что написал вчера, и посмеялся до слёз…
Мой маленький черный друг вот уже несколько дней живет своей жизнью, то есть лежит черным камнем на полке. Оживает и светится, только когда я выхожу из моей норы. Особенно он счастлив в моменты моих водных прогулок. Подозреваю, что он прямо спит и видит, как я на своей байдарке, сколоченной и склеенной из досок крыши бани, покину, наконец, этот остров.
Так вот я и пригреб на льдину – меня прямо тащило, будто в моторной лодке. Думаю, что, если и правда, остаться и плыть куда глаза глядят на этой льдине? Потом одернул себя – чо я, дурак? И тут, братцы, случилась со мной престранная вещь. Когда собрался я с этого айсберга на базу уходить, не смог байдарку свою со льда сдвинуть! Ну хоть тресни. Вмерзла в лед, как корабли Беринга. Туда ее, сюда ее. Ни в какую. Скоро темнеть будет, хоть и белые ночи, но лучше загодя выбираться. Едва-едва вырвал байду из льдины, бросил мяч на дно, плыву. И вот в середине моего турне начал я тонуть. Видимо, когда посудину выдергивал изо льда, сместил доски. Двадцать-тридцать метров плыву, полчаса выгребаю воду. Руки превратились в куски холодного мяса очень скоро. Я даже не мог держать весло. Еще метров двадцать, и байда пошла ко дну.
Мяч засунул под скафандр, а сам – в воду. До моего острова рукой подать, но не доплыть мне. Вода ледяная, через десять метров стал коченеть. И вдруг мяч мой из тяжелого камня превратился в поплавок. Выпорхнул у меня из-под куртки прямо в руки и потянул меня к берегу. Выкарабкался я на льдину, тяжелый, как мешок с говном, и потерял сознание. Сколько лежал – не знаю, очнулся. Озираюсь. Вокруг бурлит равнодушное, безжалостное море. Я почувствовал, как душа смиряется с неизбежным. Балансируя на грани сознания и обморока, я смотрел на бесконечные волны. Хорошо слышал свое дыхание. Оно становилось все слабее. Тело уже не могло бороться с чувством тяжести, которое возникло от того, что кровь отливает от рук и ног. Скоро придут первые ощущения смерти. Так они пришли к моему деду, который замерз пьяным в санях, везя дрова на охотничью заимку, пока там куражилось с девками районное начальство. Они не будут болезненными, напротив, почти приятными.
Но что-то не давало мне уйти – уйти просто и легко, как я давно себе это представлял. Что-то заставляло меня изо всех сил бороться с сонливостью. Следуя заложенному природой инстинкту, тело пыталось поддержать работу жизненно важных органов и в то же время сохранить сознание. И все же, несмотря на это, скоро наступит, как его дьявол, гипотермия. Онемеют руки и ноги – кровь отступит из них, устремится к внутренним, жизненно важным органам. Потом придут галлюцинации, сладкие, теплые сны. Это потому, что пульс замедляется, дыхание замедляется – и наступает кислородное голодание мозга. Потом тело совершит последнюю попытку сохранить тепло, отказавшись от всех процессов, кроме дыхания и работы сердца. Тут я должен был потерять сознание окончательно. Последний этап – прекращение деятельности сердца и остановка дыхания.
Самая прекрасная смерь, которую только себе может пожелать человек. И лучший способ самоубийства! В моем распоряжении осталось, может, минут двадцать, при лучшем раскладе – полчаса. Если бы я не промок до нитки, можно было бы продержаться и дольше. Я лежал на спине, на белой холодной плоскости льда и ждал, когда же, наконец, станет тепло, как обещали все эти хуевы ученые из умных книжек. Наконец я его почувствовал. Тепло стало исходить откуда-то сбоку, одной единственной, теплой точкой, потом стало мягко распространяться по всему телу. Повернулся из последних сил и увидел, что мой маленький черный спаситель, мой спасательный круг не лежит уже в отдалении за сугробом, а каким-то образом подобрался ко мне под бок. И стал вдруг горячим, как хорошая батарея. Или у меня глюки, подумал я. Когда рука отогрелась, тепло пошло к горлу, к голове. Я закашлялся, приподнялся и перекатил мяч на грудь, и вот тут, кажется, снова потерял сознание.
Очнулся в тепле. Кубрик клубится жаром, даже пол подо мной, и тот – теплый. Мяч в углу – ускакал, маленький черт! Кто меня дотащил? Стал орать. Наверное, прилетели мои карточные игроки и вытащили меня? Но нет же. Ведро вчера на антенне было, крепеж сам еще раз проверял. Ору – никто не отзывается. Черт знает, может, сам в беспамятстве дополз, дверь открыл, печку растопил (благо дрова наготове лежали внутри), потом упал. Главное, не помню ничего!
Ну хорошо, вскарабкался к столу, опорожнил чайник воды, прямо в горло из дула. Вскрыл банку тушенки – живу! Сбросил с себя бумажный комбез, осторожно потрогал мяч – теплый. И снова свалился от полного бессилия. Ночью, когда лежал в кромешной темноте, прижимая мяч к груди, отчетливо слышал: «Ты должен жить, ты должен жить, ты должен жить ради меня!» Слышал так, что даже соскочил и зажег коптильню. Никого вокруг, только мяч подрагивает в руке. Спаситель мой».
Встреча-побоище или операция «Приятного аппетита».
Они бежали наперегонки к моему мясу. Мела лёгкая позёмка. Они увидели меня, когда я пересекал со всем своим барахлом большую снежную поляну. Хотя, и потом они легко вышли бы на меня по моему следу. Я заканчивал свой круг по льдам вокруг острова. Три дня не ел горячего. Истратил всю краску, метил льдины, чтобы потом легче отыскать моё узилилище. Устал. Мечтал о своей затирухе, чтобы в ней оказалось побольше яичного порошка, чем горчичного – они похожи. Думал, что надо будут починить сваю – она совсем сгнила, хотя дерево в Арктике почти не гниёт, но она как раз под баней. Я видел, как разрушаются здания – никаких признаков и… Подкос сваи, летят венцы и на сладко спящего сыпется крыша. Связать её тросом. Была бы кузня! (Опять птичек «мочить», чтобы сделать меха для неё!)