Это адова зимняя работа – переделывать жилище к зиме. На дворе уже не пух, а снег. Задувает метель. Какие-то намеки на полярные сияния. Стрелка компаса поворачивает на них. Это не тот юг, куда улетели птицы. Это – противоположный ей север. Значит, люди не брехали.
В радиорубке, около саквояжа, нашел какой-то смешной маленький черный мячик. Детский мяч, из магазина игрушек? Не знаю. Дети, что ли, у них тута на станции зимовали? Слышал, что папаши брали детей на каникулы, приучали к северу. Как меня мой батя. А что толку? Все равно ничему путному не научил. Хотя, чего греха таить, все-таки какие-то навыки появились и сохранились с детства, вот почему я еще жив.
К весне нужно сделать что-то мореходное. Зимой лучше спать, но это не реально. Дни всё короче. Это как жить в одиночке. Лучше хоть с подсадным ментом или уркой или пидором, но не одному.
Я нашел утонувший, затопленный катер. Полярники по пьяни утопили? В нем, видимо, блоки, запчасти, топор, метео, когда ловили рыбу. А еще нашел лопости от вертолета! Вот откуда они взялись? На горизонте уже льды. Чайки кричат: «Зима! Зима!» Вода совсем уже ледяная и катер только светится из-под воды. Здесь гораздо больше всяких «нужностей», чем на свалке, но как их взять? Видны дыры в корпусе, его расстреляли с берега, и он затонул на глубину приблизительно десять метров. Я плавал над ним на примитивном плоту, сколоченном из половиц сарая.
Ура! Нашел еще один продсклад. Продуктов тьма! Надо долго проверять на сохранность, но… Цинга точно не грозит – килограмма три цитрусового порошка!
Откопал под углем лом. Нашел еще один топор. Первый же свой топор я сделал из плоской гальки и завязал кожей в топорище из трёхветочной развилки – по берегу валяется стланик – совсем как на Севере. Впрочем, что это я, это и есть Север.
Этот топор – камень с дыркой. Я буду добивать им медведя, когда научусь глушить его из более мощного арбалета.
Я не знаю, где у медведя сердце и буду бить в лоб.
Таким топором можно выдолбить лодку. Только сначала надо склеить все тополевые дрова. Связать и склеить, предварительно подогнав, друг к другу.
Собрал подмороженные ягоды. Жуткий насморк – ведь всё еще хожу почти голый. Собрал железо со свалки, лес, бревна, доски с берега, надо сделать лопату – откапываться зимой. Мне надо дать Нобелевку за очистку Севера! Собрал сигнальный костёр – видел след самолёта в небе.
Первые признаки шизофрении? Черт, даже поговорить не с кем. Зачем песца грохнул? Хоть было бы в глаза кому взглянуть…
Писать, писать и писать. А еще лучше – почитать бы что-нибудь. Странно, но на всей станции только одна книга – «Основы и правила игры в футбол». И та на английском. Моих познаний хватит только на перевод двух десятков слов. Да еще дневники и документы какого-то профессора. Прочитал первые пару страниц. Ничо не понятно для моих тупых мозгов. Многое, судя по всему, сожжено, но кое-что почитать можно. О мячике, кстати. Заметил, что мяч светится по ночам. Зелено-голубым светом. Не всегда, но в момент самых трудных моих дней. Или мне кажется. Наверное, это просто резина с примесью фосфора. Как собака Баскервиллей. Набирает свет за день, а потом, когда я просыпаюсь, вижу, что светится! Иногда, нет, дажечасто, мне снится, что я с ним разговариваю, как с убитым мной песцом! Ну вот, из песца трусы сделал, а мяч стал собеседником. Что еще нужно!
Жуткий насморк – ведь все еще хожу почти голый. Собрал железо со свалки, всякие доски, палки, лес с берега, надо сделать лопату – откапываться зимой. Собрал сигнальный костер – видел след самолета в небе. Очень высоко.
Ха! Начал просматривать писанину из саквояжа повнимательней. За-нима-аа-ательная, оказывается, скажу вам, хрестоматия! Мне бы такие расклады в моей деревне да агента-издателя получше – давно бы в люди вышел, как моя Катька мне говорила…
Пишу все на тех же обоях. В одной из комнат – там, наверное, жила женщина (врач? подстилка?) – этих обоев в маленькие розочки хватит лет на пять, если писать по странице в день. Вот только хватило бы этих пяти замученных химических карандашей, которые нашел в комнате радиосвязи!
Рядом с печкой посадил табак. Не думаю, что вырастет, но главное – посадить надежду. Это ведь как играть в спортлото. Просто даришь себе надежду – а это не так мало. Хватит курить ягель! Вообще-то – хватит курить! Вредно – мне еще шесть лет, как минимум, жить! Семена нашел в махорке, махорку в пакетике на полке. Пакетик из книги «Диктанты русского языка». Кто-то учился, как я в армии. «Люблю грозу в начале мая…» Долго смеялся.
Стало совсем холодно в моей бумажной одежде. Задача минимум, как у Ленина, одеться! Из песца получились довольно приличные, теплые шорты. На очереди – медведь. В одежде из обоев я выгляжу как большая кукла из папье-маше. Сковывает движения, приходит в негодность за два три выхода в «свет». Еще день уходит на производство нового папье-кутюра.
Ловушка для медведей
Я долго думал, как мне устроить медведям «весёлую жизнь». Они терроризируют моё сознание, не суют лапы в мой прижим. И вот однажды меня осенило – надо построить лабиринт, тоннель и приучить их к переходам, входам, ступенькам, чтобы они не боялись там бродить. А уж потом сверху я буду обрушивать на них массы льда или ранить их из боковых, малых ходов копьём.
Сооружение этого лабиринта заняло у меня два года. Но…
Оно так никогда и не сработало, просто стало ненужным, после того как я нашел более эффективное оружие. А потом… Медведей просто не было! Может они и были, но в лабиринт этот мой никогда не заходили. Почему я их всегда считал тупыми – нет, они мудрее чем некоторые наши вожди, которые просрали Союз Советских Социалистических Республик!
По этому лабиринту мне самому понравилось бродить время от времени. Я даже достраивал его потом для самого себя.
Так люди бродят по своим воспоминаниям, пишут мемуары (где всё переделывают, разговаривают и спорят сами с собой, как тот профессор, который об этом своем мяче писал, как обединственном друге. Они выставляют себя лучше (чище), мудрее или мудрёнее).
Надеюсь, мои записи на обоях к ним не относятся. Эти записи просто служат свою нелегкую службу и не дают сойти мне с ума.
Я труженик. Мне надо было чем-то заняться. Я сделал лабиринт. Когда меня стали интересовать звёзды, я пытался превратить его в ледяной календарь (как Стоунхендж). А в записках профессора Тейхриба я прочитал, что Стоунхендж вовсе не был обсерваторией, а просто футбольным полем, где кельты гоняли футбол отрубленными головами своих врагов и бухали эль за победу!
Что-то вышло похожее с моим лабиринтом, я часто гоняю здесь свой черный мячик под названием Кулуангва, но наматывать здесь километры стало сложнее.
Когда-нибудь я точно вернусь домой!
До сих пор я живу без чувства Страха за свою жизнь.
Настоящего Страха, когда сереешь лицом и проваливаешься в мерзкий, хлюпающий поток холодного пота. Три вопроса возникает у человека, когда он ставит перед собой задачу, пытаясь чего-то достичь.
Сколько я уже отшагал до сегодняшнего дня? Где я сейчас? Сколько еще осталось, если осталось вообще? Но мы не песчинки, мы можем идти против ветра!
Если даже на один из этих вопросов невозможно ответить, в человеке ничего не остаётся кроме бесконечной усталости, неуверенности в себе и бесконечного же Страха. Поэтому я пытаюсь держать в голове ответ хотя бы на один вопрос. Последний.
Календарь из семи зачеркнутых полосок еженедельно пополняет собой графитти на стене моей одинокой комнаты, одинокой полярной станции, одинокой полярной жизни. И дело тут не в физических лишениях или технических трудностях, а лишь в том, сколько еще я смогу себя контролировать.