– У нее рак поджелудочной с метастазами. Терминальная стадия.
Медик посмотрел на меня и перешел на шепот:
– Имейте в виду, ее муж вышел на тропу войны. Нам пришлось вызывать полицию, чтобы он не мешал скорой.
Я смотрел на женщину и пытался представить ее мужа. Ей было лет восемьдесят пять – девяносто. Медик заметил выражение моего лица и сказал:
– Вы все поймете, когда он доедет, – он нервно обернулся. – Не дай бог она умрет до его приезда.
Ее муж – не тот человек, с которым стоит связываться.
Я кивнул и вернулся к постели, гадая, что же за чудовище сейчас появится. Судя по виду женщины, ему стоило бы поторопиться – что бы я ни сделал.
Я вскрыл кислородные трубки, подключил их к источнику, ввел трубки в ноздри женщины и закрепил их на ушах и под подбородком. Отвернув кран, я начал подачу кислорода – два литра в минуту. Женщина никак не реагировала.
Медсестра Элли наложила на левую руку женщины детскую манжету и затянула, чтобы измерить давление. Вошел администратор. Он защелкнул на запястье женщины браслет-идентификатор.
– Ее зовут Ева Ми-хай-лов. – Администратор с трудом произнес напечатанное имя. – Восемьдесят семь лет.
Я кивнул.
– Ева, вы в приемном покое, – я наклонился к женщине и попытался говорить громче. – Вы меня слышите?
Губы ее шевельнулись, словно она хотела что-то произнести, но не смогла.
– Ева? – я осторожно тронул ее за плечо.
Она застонала, но не ответила.
Я нажал кнопку измерения давления на мониторе. Манжета на руке пациентки надулась. Через несколько секунд монитор противно запищал. Давление у Евы оказалось критически низким, содержание кислорода в крови тоже. Сердцебиение замедлилось.
Манжета беспокоила женщину. Она повернулась на бок и сжалась в клубок. Халат сполз с плеча, обнажив грудь. Я увидел, что у нее удалены обе груди – рак забрал у нее все. Наверное, так выглядели узники Дахау или Аушвица в конце Второй мировой войны. Но у нас не было войны – только тело, изувеченное современной медициной до невообразимого состояния.
Я поправил халат, и тут в изножье кровати появился мужчина.
– Я Федор, муж Евы, – сказал он с настолько сильным русским акцентом, что я с трудом понял его.
Мы обменялись рукопожатием – он чуть не сломал мне пальцы. Я сразу понял, почему медики вызвали полицию. Даже в своем преклонном возрасте Федор был настоящим медведем. Он навис надо мной, и Ева показалась еще более крохотной. На нем был выгоревший комбинезон, коричневые лямки натянулись на могучей груди. Мужчина напоминал гигантский дуб – такому торсу позавидовали бы многие спортсмены.
Я почувствовал сильный запах кедра и пота. В волосах Федора были видны опилки. Я опустил глаза – неудивительно, что у мужчины не хватало трех пальцев: двух на левой руке и одного на правой.
Совершенно понятно, почему ему удалось сохранить такую хорошую физическую форму. Это был дровосек. Лесоруб. Нетрудно было представить, как такой человек валит деревья, росшие еще до Рождества Христова.
Неожиданно мне стало ясно, почему никто не сказал ему, что уже достаточно. Почему ни один врач не отказался делать его крохотной жене химиотерапию или очередной курс облучения.
Федор заложил пальцы за лямки комбинезона. Руки скрылись под пышной седой бородой. Он кивнул, словно давая мне знак сказать, что с его женой все кончено.
Но всему свой срок.
– Что произошло? – спросил я.
Федор ухватился за спинку кровати и посмотрел на Еву.
– Я вернулся с работы и увидел, что она сидит на… – он нахмурился, словно подбирая английское слово. – На шезлонге. Я позвал: «Ева, Ева», но она не проснулась.
– Какой у нее рак?
Это слово было ему знакомо.
– Поджелудочная. Рак поджелудочной.
– Химия? – я жестом показал капельницу.
– Вчера.
Я кивнул, стараясь не выдать своих чувств. Это было ужасно. Если бы так поступил по отношению к больному животному ветеринар, его обвинили бы в жестоком обращении и лишили лицензии. Но наше общество порой считает, что чем дольше длится лечение, тем лучше.
Я посмотрел на Еву. Ей следовало находиться в хосписе. Честно говоря, ей вообще уже не следовало жить. Это преступление против нее, против природы, против самой вселенной.
Как Федор мог каждый день смотреть на нее и не видеть того, что вижу я?
– Давление критическое, док, – сказала Элли. – Систолическое шестьдесят четыре.
Она ввела в крохотную руку Евы иглу капельницы. Элли ждала, что я спрошу у Федора, настаивает ли он на реанимации. Если да, то нам понадобится больше помощников. Ева быстро слабела.
Я повернулся к Федору и указал на дверь.
– Давайте выйдем на минуту. С ней побудет Элли.
– Нет, – покачал головой он. – Я останусь здесь.
Я тяжело вздохнул. Спорить не имело смысла.
Словно желая настоять на своем, Федор обошел кровать и опустился на колени рядом с Евой. Он взял ее за руку – его пальцы были чуть ли не толще ее руки – и осторожно сжал.
– Ева, я здесь, с тобой.
Она не отвечала. Федор поднял глаза на меня, нахмурился и снова посмотрел на жену.
– Ева! – повторил он и добавил что-то по-русски.
Она застонала и съежилась от громкого звука.
– Не сдавайся! – он придвинулся ближе и произнес, то ли подбадривая, то ли угрожая. – Не сдавайся!
Мне следовало бы вызвать охрану и выставить его из палаты. Но я сдержался. У него было право находиться здесь. И я должен был уважать это право.
Примечания
1
Mad Dog 20/20 – дешевое американское вино от 13 до 18 % спирта, окрашенное в яркие цвета в зависимости от ароматизатора – кокос, апельсин, лайм, красный виноград и т. п. Стоимость – около 5 долларов за бутылку. (Примеч. ред.)
2
Goldschläger – швейцарский элитный шнапс с корицей и хлопьями золота (13 мг на 1 л напитка). Стоимость – около 300 долларов за бутылку. (Примеч. ред.)
3
Мальстрем – неоднократно описанный в литературе гигантский водоворот в Норвежском море, считающийся губительным для попавших в него кораблей. (Примеч. ред.)
4
В американских больницах приняты цветовые коды оценки ситуаций. Синий код – «нужна срочная реанимация». (Примеч. ред.)
5
Около 32 кг. (Примеч. ред.)