За разорванной тканью увидел свежие синяки на груди, животе и бедрах. Вчера, когда она покидала пыточную, их не было, значит, это стража позабавилась уже после. На внутренней стороне бедра виднелись следы подсохшей крови. Маловероятно, но… неужели, она была девственницей?
После прошлой ночи, ей было все равно. Тело, и так доставлявшее больше неприятностей, чем радости, познало настоящую боль. Она уже умерла внутри себя, а что будет с бренной оболочкой, сколько еще ее будут мучить, не то, чтобы не важно… но уже не имеет решающего значения.
Палач придвинул к ее лицу воронку. Что будут заливать ей в горло – гнилую воду или расплавленный свинец? Тело против воли дернулось, ужаснувшись, она плотно сомкнула веки и зубы и отвернулась. Палач обхватил ее голову руками и повернул обратно, придавая нужное ему положение. Одна рука осторожно приподняла затылок и подсунула под него что-то твердое, обмотанное тканью.
Он не причинял ей боли больше, чем это было необходимо. Будь ее жизнь другой, она, возможно, не почувствовала бы разницы, но ее с раннего детства били и пинали все, кому не лень, и она научилась различать оттенки боли. Эта сумасшедшая догадка мелькнула у нее еще вчера, когда из пыточной ее вели в затхлую сырость камеры. Мелькнула и исчезла, как только страж вернулся с факелом, веревкой и парой товарищей. И вот теперь под мягкими, почти осторожными прикосновениями, догадка вернулась. Руки палача убаюкивали, заставляя покориться судьбе.
Она открыла глаза и увидела красную маску, склонившуюся над ней. Взгляд притянуло к овальным отверстиям, вырезанным для глаз. Он тоже смотрел на нее, и в этом взгляде она прочитала «не бойся». Большим пальцем левой руки он надавил на подбородок, побуждая ее открыть рот, впустить узкий край воронки.
Завороженная его взглядом, она не сопротивлялась. Зубы с неприятным звуком столкновения пропустили железо, и мгновением позже на язык упала первая капля. Палач чуть заметно одобрительно кивнул. Тонкой струйкой в рот потекла какая-то жидкость с неприятным травянистым привкусом.
Она поняла. Догадалась. Жаль только поблагодарить его не могла – говорить ей больше уже не придется. Но она могла смотреть и смотрела, стараясь передать свою благодарность и облегчение. Обратила внимание, какие у него странные глаза – темные зрачки и очень светлая, почти бесцветная радужка, окруженная темным, четким ободком. Глядя в них, она не боялась. Не умирала в муках и одиночестве, как ей всегда снилось в кошмарах.
– Ведьма, признаешься ли ты, что навела порчу на епископа, скончавшегося нынче утром?
Она все смотрела, надеясь, что он прочел «спасибо» в ее глазах.
Дыхание замедлилось, сердце пропустило удар, отяжелевшие веки опустились.
– Ведьма, я повторяю, признаешься ли ты…
Она еще успела почувствовать прикосновение пальцев к шее.
Он прижал пальцы к жиле на шее, проверяя бьется ли сердце. Сердце не билось. Шагнув вперед, он привлек внимание инквизитора и покачал головой. Тот прервался на полуслове и махнул рукой лекарю.
Ученый врачеватель в мантии, обычно подремывающий в углу и призываемый в самых крайних случаях, когда пытаемый ускользал в мир иной, не успев раскрыть всех своих тайн, поднялся и подошел к пыточному столу. Он тоже прощупал удары сердца, склонился над телом.
– Убери это, – приказал лекарь.
Палач послушно убрал воронку, осторожно вынув край изо рта неподвижно лежащей женщины.
Лекарь прислушался к ее дыханию, брезгливо положил руку на грудь.
– Morbus cordis, – наконец констатировал он на латыни причину смерти, которую в народе называли «заячье сердце».
– Запиши, – велел инквизитор послушнику, – ведьма созналась, что ее истинной целью было навести порчу не на торговца Тома, а на епископа, который проезжал в этот момент по улице.