– Это не мое дело. Я не украл, я купил.
– Но вы же должны были знать, что так дешево можно купить только краденую вещь?
– Почему же? Дело коммерческое…
– Вы читали газеты, в которых подробно было описано убийство и похищение диадемы, и вы, имея диадему в руках, не сообразили, что эта диадема добыта убийством и продана вам самим убийцей! В газетах было даже означено число бриллиантов! Русланов во всех газетах публиковал, что он даст огромное вознаграждение тому, кто найдет диадему… Все это вы читали и теперь настаиваете на том, что диадема перешла к вам в руки путем правильной покупки?
– Что же значат, помилуйте, газетные известия? Газеты часто передают вести о событиях вовсе небывалых.
– Перестаньте, пожалуйста. Можно ли в свое оправдание приводить такие доводы? Если вы действительно купили эту диадему при таких обстоятельствах, вы покупали ее, зная, что она краденая. Даже если вы сразу этого не сообразили, вы непременно должны были прийти к этой мысли после прочтения газетных известий.
– Помилуйте! Найдите только молодого человека, продавшего диадему, он сам подтвердит мои слова.
– Я думаю, вы сами менее всех ожидаете, что он это действительно подтвердит. Но, во всяком случае, скажите же мне, по крайней мере, такие приметы, по которым этот молодой человек может быть опознан.
– Я сказал все, что знаю.
– Молодой человек пришел к вам пешком или приехал?
– Он приходил пешком.
– Как он был одет?
– В синем суконном пальто, обшитом лисьим мехом; шапка на нем была белая барашковая.
– Номер, в котором он останавливался в гостинице, был небольшой?
– Нет, дорогой. Видя по номеру, что он был не беден, я не имел повода подозревать, что бриллианты не принадлежат ему.
– Но он вам говорил, что в нужде?
– Да, говорил, но он мог прокутиться и временно быть в нужде.
– Не говорил ли он вам, откуда приехал?
– Я не спрашивал.
– Полагаете вы, что это был москвич или нет?
– Наверное, нет. Во-первых, потому, что он жил в гостинице, во-вторых, потому, что, идя со мной пешком из моей конторы в гостиницу, он не знал дороги, поворачивал в те улицы, в которые не следовало, и я должен был указывать ему дорогу.
– В здешнем городе вы сами никогда прежде не бывали?
– Не бывал.
– Больше ничего не имеете дополнить к вашему показанию?
– Ничего не имею.
– Прошу вас выйти в другую комнату, пока я составлю протокол допроса.
Аарон вышел, сопровождаемый конвойными.
Я еще не спросил у Аарона, не имел ли молодой человек, продавший ему бриллианты, какого-нибудь признака ранения.
Прямой вопрос мог дать ему возможность построить целую систему защиты во вред расследованию дела, подробности которого ему в любом случае были известны из газетных известий. Неосторожные вопросы нередко затемняли дела и гораздо менее сложные. Так как сам Аарон ничего не говорил о подобной примете, которая должна была броситься в глаза, я заключил одно из двух: или весь его рассказ был вымышленный, или предположение Кокорина было ошибочным.
Когда были готовы протокол допроса и постановление о взятии Аарона под стражу, я снова приказал ввести его и попытался навести его на разговор об этой примете.
– Скажите, – спросил я его, – если бы я вам сейчас показал того, кто продал диадему, по каким приметам узнали бы вы его, когда так мало запомнили его личность?
– Я, вероятно, узнал бы черты лица; я мог бы узнать его по платью.
– Но продажа вам диадемы совершилась давно; платье может быть переменено. Неужели же у вас в памяти не сохранилось никакого характерного признака того лица, с которым вы совершали такую подозрительную сделку?
Аарон потирал себе лоб, как бы стараясь что-то припомнить.
– Высокий, красивый мужчина, – проговорил он, – лет двадцати пяти… Синее пальто… баранья шапка… Больше ничего не могу припомнить.
– Не был ли он ранен? – спросил я его неожиданно.
– Нет.
– Подпишите протокол.
Он прочел и подписал.
Я объявил ему постановление о заключении его в тюрьму.
– За что же меня в тюрьму? – жалобно говорил Аарон. – Где же справедливость? Я буду жаловаться.
– Закон обязывает начальников мест заключения предоставлять арестантам все необходимые средства для написания жалобы. Смотритель тюремного замка даст вам бумагу, перо и чернила. Жалобу напишите в окружной суд. Ее из тюрьмы препроводят ко мне, а я с моим объяснением в тот же день представлю в суд. Но предупреждаю вас, что ваша просьба, в смысле об освобождении из-под ареста, не будет уважена. Что вы не убийца, я почти не сомневаюсь. Но из двух предположений одно должно быть верным: или вы укрываете убийцу и делитесь с ним барышами от продажи бриллиантов, или вы, не зная убийцу, приобрели вещь, заведомо добытую путем преступления.
Затем я приказал отвести Аарона в тюремный замок. После его допроса я остался в убеждении, что все показания еврея ложны.
Но едва арестованный успел выйти из моей комнаты, как я услыхал спор в приемной. Аарон требовал, чтобы его пустили ко мне; конвойные сопротивлялись. Я приказал им вернуться.
Лицо Аарона выражало какое-то необыкновенное оживление.
– Что вы хотите? – спросил я.
– В замешательстве на допросе я забыл… Я вспомнил теперь особенность, которую заметил у молодого человека, продавшего мне бриллианты: он был левша…
– Почему вы так думаете?
– Номер свой он отпер левой рукой! Ящик, из которого он вынул бриллианты, он отпирал левой рукой! Прощаясь, он подал мне левую руку и даже сказал, что с молодости привык все делать левой рукой.
– А правую его руку вы видели?
– Нет, не видал. Он держал ее за пазухой.
– Больше ничего?
– Ничего!
– Ступайте!
Они ушли.
«Кокорин прав, – подумал я, – и еврей также, может быть, говорит правду, что купил бриллианты у этого молодого человека. Но только тот не левша, просто правая его рука была ранена».
VI. Ичалов
На другой день остальные двадцать девять камней были у меня в руках. Я получил их по почте. Аарон признал в них те самые, которые были у него отобраны. Русланов, которого я пригласил к себе, тоже признал в них бриллианты своей дочери. Он хотел немедленно получить их от меня, желая скорее иметь в своих руках камни, которые украшали голову его дочери в последнюю минуту ее жизни. Но я вынужден был отказать ему. Следствие еще не было окончено, и отдать их Русланову было неудобно, потому что они могли у него затеряться.
Русланов немедленно написал в Петербург, предлагая выдать тому полицейскому агенту, который задержал Аарона, обещанное вознаграждение. Но предложение его, конечно, не было принято.
Кокорин, узнав о подробностях показания Аарона, был в восхищении.
– Ну, – сказал я ему, – в наших руках теперь бриллианты и клок одежды убийцы; кроме того, мы имеем уверенность, что негодяй ранен. Но убийцу мы все-таки еще не знаем. Теперь ваша очередь действовать. Негодяй, останавливавшийся в гостинице «Мир», по-видимому, слишком хитер и осторожен, чтобы оставить после себя следы в этой гостинице. Я предвижу, что только по клоку одежды он и может быть разыскан…
– Я тоже так думаю и принял уже все надлежащие меры. Относительно записки все поиски мои до сих пор остаются тщетными. Сами Руслановы не могут понять, что может значить эта записка. Если она имеет существенную важность в этом деле, то ей должен был предшествовать роман. Но ни о каком романе я ничего не смог узнать. Кажется, ничего подобного и не было.
– Не торопитесь ничего утверждать. Ищите и обрящете.
Я расстался с Кокориным, напоследок еще раз выслушав уверения, что рано или поздно он непременно отыщет платье, клок от которого находится у нас в руках.
Между тем я сообщил петербургскому следователю о снятии формальных допросов с прислуги гостиницы «Рига» и с полицейских чинов, арестовавших Аарона. В Москву я написал просьбу об обыске конторы Аарона, о допросе лиц, которым он продал пять бриллиантов, а также и прислуги гостиницы «Мир».