Секретарь в это время доложил, что несколько лиц ожидают меня в приемной. Опасаясь какой-либо сцены, я сам проводил арестанта до выхода. Ичалов не сопротивлялся.
В приемной мне бросились в глаза старик Ичалов, Руслановы и Бобровы. Проходя мимо Анны Дмитриевны Бобровой, Ичалов окинул ее каким-то насмешливым взглядом. Она же глядела на него с выражением любви и сострадания, щеки ее пылали, она была взволнована. «Положительно, они влюблены друг в друга!» – подумал я.
Возвращаясь в кабинет, я пропустил впереди себя Русланова.
– Так вот кто негодяй, убивший мою дочь! Кто бы мог подумать! Верните его, если можно, я желал бы с ним поговорить.
– Завтра я удовлетворю ваше желание. Сегодня не могу.
Русланов, просмотрев протоколы, ушел через приемную. Там сидел отец Ичалова, но они не поклонились ДРУГ Другу.
Я остался вдвоем с прокурором.
– Знаете, – сказал мне прокурор. – Хотя Аарон и узнал его, хотя против него существует так много улик первостепенной важности, я все-таки не решусь утверждать, что он убийца: до того он неподдельно хладнокровен! Он отвергает даже свою поездку в Москву, которая удостоверяется такими неопровержимыми свидетельствами. Тут можно потерять голову. Сколько испорченности надо предположить в человеке, по-видимому, таком честном и добропорядочном!
Когда прокурор вышел, я пригласил старика Ичалова. Он был взволнован, но не давал воли словам. Очень сдержанно он попросил у меня объяснений.
Прежде всего мне нужно было его допросить, и я обратился к нему со словами:
– Статья семьсот пятая Устава уголовного судопроизводства предоставляет отцу обвиняемого право устранить себя от свидетельства. Желаете ли вы воспользоваться этим правом в настоящем случае?
– Да, я должен им воспользоваться: неосторожное, необдуманное слово могло бы погубить моего сына. Я не желаю давать показания по существу дела. Но как отец я могу свидетельствовать только о добрых, несравненных качествах моего сына.
– Согласно той же статье, отказываясь от ответов на вопросы, склоняющие к обвинению, вы лишаетесь права свидетельствовать обо всем том, что может служить к оправданию.
– Так я лучше ничего не буду говорить. Расскажите мне подробности этого невероятного дела.
Я ему рассказал.
– Это непостижимо! Он действительно был у меня в деревне, но всего лишь одну последнюю неделю, а до того времени, как он говорил, был с Афанасьевым на охоте. Преступление очевидно, но что же привело его к этому проступку? Боже мой! Боже мой!
Я постарался его успокоить, но слова мои не произвели никакого действия. В страшном отчаянии, совершенно растерянный и расстроенный, старик Ичалов вышел из моего кабинета.
После его ухода я отправился в клуб, где нашел почти все наше общество. Боброва была там же и танцевала очень весело. Увидав меня, она обратилась ко мне:
– Правда ли это, что Ичалов будто бы оказывается убийцей Елены Руслановой? Какой вздор! Можно ли выдумать такую небылицу!
В это время кавалер напомнил ей, что их очередь делать фигуру, и разговор наш прекратился.
VIII. Итоги следствия
На другой день первыми моими посетителями были оба отца – убитой и убийцы. Они сошлись вместе, так что не было возможности предупредить их встречу.
Русланов и Ичалов неодинаково относились к постигшему их несчастью и не походили один на другого.
Первый из них, среднего роста, седой, с мягким выражением лица, приятными манерами и приветливым обращением, внушал большую к себе симпатию. Горе как бы сломило его, и он предавался ему всем своим существом, будучи не в состоянии сладить с собою.
Ичалов, большого роста, крепкого сложения, с резкими чертами лица и выразительными глазами, в преступлении своего сына видел прежде всего страшное оскорбление своей гордости. Он извинил бы сына, окажись тот убийцей из-за любви, но не мог примириться с мыслью, что сын его мог оказаться в то же время похитителем бриллиантов.
Они оба потребовали видеть заключенного: один – чтобы выведать тайны душевных движений, побудивших его совершить убийство, другой – чтобы дознаться, произведена ли им кража.
Я принужден был отклонить их просьбы, опасаясь за исход такой встречи.
В полдень ко мне привели молодого арестанта. Я увещевал его сознаться, не сомневаясь в его виновности, но встретил вчерашнее упорство и присутствие духа. Я даже не заметил в нем утомления, которого следовало ожидать от неизбежного, казалось бы, внутреннего волнения и ночи, проведенной в тюремном замке.
– Я невиновен в убийстве Руслановой, – настойчиво повторял Ичалов. – Улики против меня – простые случайности.
– Даже если вы действительно не виновны в убийстве, зачем вы запираетесь о поездке в Москву? Как можно отвергать очевидность?
Ичалов молчал.
Я объяснил, что должен отправить его в Москву для очных ставок со служителями гостиницы «Мир» и посыльным № 61.
– Куда хотите, – сказал Ичалов. – Знаю, что законы наши суровы, а формальности и чиновники еще суровее.
– Вы, кажется, не можете упрекать кого бы то ни было в незаконном обращении с вами. Прощайте. Советую вам быть более откровенным.
На следующий день Ичалова повезли в Москву. В то же время я отправил сообщение к уездному судебному следователю о допросе живущих в имении Афанасьева. Их следовало допросить о том, когда именно Ичалов был на охоте с их барином, а живущих в селе Яковлево – о том, когда и откуда приехал молодой Ичалов перед поездкой с отцом в губернский город. В Самару я сообщил о необходимости допросить Афанасьева.
Сам я между тем старался объяснить себе тайные, неуловимые стороны этого дела. Допрашивая Руслановых, Петровского, Бобровых и многих других, я хотел понять характер отношений, в которых Ичалов состоял с Еленой Владимировной. Но я ничего не узнал, кроме того, что мог сам предполагать, будучи знаком с местным населением и его нравами: Ичалов изредка бывал у Руслановых, ухаживал за молодой девушкой, но ухаживание его ограничивалось обыкновенной любезностью. Ничего особенного никто не замечал.
Арест Ичалова произвел неописуемое впечатление в городском обществе. В действительность преступления никто не хотел верить, и арест Ичалова приписывали судебной ошибке.
Более всех меня поражал Петровский – своим равнодушием ко всему этому делу. О невесте своей он, по-видимому, забыл, хотя в ночь осмотра трупа я ясно видел его несомненное горе. Злые языки поговаривали, что он более всего сожалел об ускользнувшем из его рук приданом.
– От людей я ожидаю всего, кроме хорошего, – говорил мне Петровский, – оттого ничему и не удивляюсь.
Не прошло и двух недель, как отовсюду были получены ответы. Ичалов был привезен обратно. Из доставленных мне отдельно результатов следственных действий оказывалось, что все служители гостиницы «Мир» узнали в Ичалове квартиранта номера 15. Посыльный признал его за того самого человека, который давал ему поручение отнести посылку к Аарону. Коридорный Топорков показал, что пиджак он получил от него в подарок.
Семейство Ичалова отказалось свидетельствовать, вероятно, опасаясь сказать что-либо невыгодное. Дворовые люди показали, что Никандр Ичалов только на неделю приезжал к старому барину в село Яковлево, откуда – им не было известно. Потом он отправился вместе с отцом в город. О его раненой руке все рассказывали, что, по его собственным словам, он порезал руку во время охоты у Афанасьева.
Афанасьев на допросе у самарского следователя показал, что он, действительно, недавно встретил на станции Ичалова, сказавшего, что возвращается из Москвы и едет к отцу в деревню. На охоте он с ним в нынешнем году не был.