– Я пойду. Так ты готов завтра читать доклад прямо с утра? Это будет в Доме, а не здесь, не в отеле.
Повернулся к Кнуту.
– Может, поужинаешь с нами вечером? Глянешь на участников встречи. Не то чтобы я поверил в какой-то риск или во что-то подобное. Но на всякий случай?
– Риск? – повторил Кнут. – На всякий случай? Но одним вечером можно и пожертвовать. Других планов у него всё равно не было.
Когда советник губернатора ушёл, повисла неловкая пауза. Историк явно был не в своей тарелке. Они заговорили разом и смущённо улыбнулись.
– Ладно, ты первый, – сказал историк.
– Я вот думаю, ты правда веришь, что это дело для полиции? Почему ты, собственно, связался с Хьеллем? Мероприятие вполне могло пройти тихо и мирно – если бы ты никому ничего не сказал. Ты единственный считаешь, что один из участников не тот, за кого себя выдаёт. Думаешь, он опасен? Представляет угрозу для остальных?
Историк немного смутился.
– Не знаю, что и думать. Когда будет время, прочти старые рапорты пасвикского ленсмана. Увидишь – этот парень на мелочи не разменивался. Мы говорим об убийствах, и жестоких. Возможно, их было несколько, на это указывают рапорты. А потом – летом сорок первого – они внезапно прекратились. Я заинтересовался этим делом, потому что мои исследования показывают: гражданский сыск во время Второй мировой войны был делом нелёгким. Особенно в Финнмарке. Население Сёр-Варангера в то время едва ли достигало десяти тысяч. Но когда началась оккупация, в первые же несколько месяцев в Северную Норвегию было переброшено больше двухсот тысяч немецких солдат. Хуже всего дела обстояли в городах, в частности, в Киркенесе. А…
Историк оборвал себя на полуслове. Вздохнул.
– Прошу прощения, тема войны на севере очень меня интересует. Могу говорить об этом часами. А у тебя, конечно, совсем нет времени?
– Действительно нет, – улыбнулся Кнут. – А папку не одолжишь? Всего на один вечер? Верну обратно завтра прямо с утра.
– Конечно, бери. Хьелль Лоде прав: к встрече это дело никакого отношения не имеет. Так что бери. Только будь с документами осторожнее. Это ведь оригиналы – насколько мне известно, других копий нет. Я, конечно, всю стопку сфотографировал, только настоящих бумаг микрофильм не заменяет – у них есть свой запах, и ещё, знаешь, это особое ощущение от старой выцветшей бумаги, когда держишь её в руках.
Сотрудник Полярного музея начинал Кнуту нравиться. Ему импонировало внимание к деталям, в котором он узнавал себя. Внешнее же сходство ограничивалось самыми общими чертами: светлые волосы, средний рост, непримечательная внешность, возраст – тридцать с небольшим. Но по каким-то неявным приметам они друг друга опознали: ни с одним другим участником встречи Кнут бы не стал на прощание хлопать себя по колену и говорить: «Окей, тогда до вечера?»
Они состарились, приходится это признать. Такая мысль пришла в голову каждому, кто сидел у камина в холле отеля «Северный полюс» и пил кофе. Но дело было не только в этом. За последние пятьдесят лет неуклонно растущее качество жизни так поменяло повседневный уклад, что и сами они изменились, стали другими. И всё-таки в каждом оставалось что-то от того молодого шахтёра, которым он был когда-то.
Живой и языкастый Тур Олуфсен, который едва не погиб во время бомбардировки «Исбьёрна» и «Селиса», рвался в город искать знакомых, а на официальную программу он чихать хотел. Якоб Кремер – прежний глава профсоюза, который сначала выступал против эвакуации Шпицбергенского шахтёрского посёлка Лонгиер, а потом, по необъяснимой причине, был против его освобождения в ходе операции «Фритхам», – снова чувствовал себя обязанным всех организовывать.
«Ясное дело,
–
Тем не менее приглашать немцев и англичан придумал вовсе не Кремер. С этим предложением выступил Тур Олуфсен несколько недель назад на встрече в Тромсё. Он тогда сказал так:
– Не пора ли нам оставить прошлое позади? Разве будет на земле когда-нибудь мир, если даже спустя столько лет мы не можем покончить с враждой? Значит, одни всегда будут ненавидеть других. Но ведь и они, немцы, просто выполняли свой долг, ну, многие из них?
Ответом ему была тишина. Потом Петер Ларсен сел на пол и сказал, что хочет для начала услышать извинения, а потом он ещё подумает, кого и за что простить. Разгорелся спор, потому что нашлись среди них и те, кто считал, что норвежцам тоже есть за что просить прощения.
Предстоящую встречу чуть было не отменили, но дело спас Харальд Ольдерволл, десятник одной из шахт, который встал и спокойно сказал:
– Хочу увидеть Шпицберген в последний раз. Хочу снова спуститься в забой, чёрт возьми, а вы поступайте как знаете.
Вот так всё и устроилось. Подразумевалось, что участники могут делать что хотят. Но Якоб Кремер ненавязчиво уговорил всех пойти по крайней мере на доклад об операции «Фритхам», который должен прочесть историк из Полярного музея, а также ради приличия присутствовать на поминальной службе в Грен-фьорде.
Губернаторское управление Шпицбергена находилось на Шэринге – возвышенности, с которой открывался вид на кварталы Лонгиера. Но офис Кнута располагался на стороне, выходившей к заброшенной станции канатной дороги, по которой когда-то переправляли уголь из шахт на погрузочную пристань, – унылая и гнетущая картина. Демонтировать станцию не стали, и она так и осталась стоять – одинокая крепость доисторических времён на высоких железных ногах.
Но менять офис Кнут не хотел и от комнаты в другом крыле на солнечной стороне с видом на простор Ис-фьорда отказался. В его углу между архивом и закутком с кофе-машиной было тихо, сюда не доходили шум и суета из конференц-зала и губернаторского кабинета.
На Шпицберген Кнут впервые приехал около года назад, получив на лето сезонную должность полевого инспектора. Все знают, как трудно на такое место попасть. Два друга детства, два паренька из Энгердала ради шутки отправили заявки. Оба получили положительный ответ и провели на западном побережье архипелага полное приключений лето. А когда лето кончилось, Кнут остался на архипелаге.
– Больше всего похоже на влюблённость, – пробовал он объяснять Турбьёрну, который теперь служил начальником природоохранной службы в Фемуннском национальном парке.
– Скорее уж на одержимость, – отозвался Турбьёрн.
Заразная шпицбергенская бацилла. Однако Кнут должен был признать, что в последние месяцы лихорадка пошла на убыль. Он начинал скучать, если уж быть до конца откровенным. Повседневная рутина делала своё дело. Молодой полицейский всё чаще застывал у окна, следя за переменой погоды. Думал о том, что нужно только выйти наружу и надеяться, что неожиданное происшествие поможет стряхнуть с себя оцепенение.
Офис Кнута мало-помалу менял свой первоначальный вид. Его любимый полевой инвентарь постепенно оккупировал верхушки книжных полок и крюки, вбитые в стены. Не отставали от приборов и сувениры, которые он привозил из поездок по всему архипелагу. Великолепные оленьи рога и найденные на пляже деревяшки с выжженными русскими буквами. Тюленья шкура на рабочем кресле. Карта Шпицбергена позади стола.
В управлении губернатора было непривычно тихо. Он услышал, как на парковку въехал автомобиль, затем открылась и закрылась дверь. Не прошло и нескольких минут, как мотор снова завёлся и автомобиль поехал дальше. Кнут взглянул на часы. Время шло к четырём. Конец рабочего дня.
На письменном столе громоздились стопки бумаг и папок. Куча незначительных дел, за которыми можно скоротать время. Но тут в открытую дверь просунулась голова Тома Андреассена, его шефа.